Книга Железные франки - Мария Шенбрунн-Амор

Из шатра вылез мятый и нескладный Куртене, щурясь на яркий свет, запрыгал на одной ноге к коновязи, одновременно натягивая на другую ботт со шпорой, торопливой скороговоркой продолжая уже ненужный спор:

– Князь, Европа поможет одними советами, указаниями и благословениями. Они пальцем ради пуленов не двинут. Зачем им? Святые места в христианских руках, торговля налажена. Это нам от Занги деваться некуда, а им-то какой интерес проливать свою кровь за Алеппо? – Махнул на мощные стены, возносящиеся к небесам с высоченного холма.

Согнувшись за спиной жеребца, Юмбер давился от смеха:

– Ишь, граф-то наш Эдесский, торопыга какой, босым на приступ спешит. Вы уж придержите его, князь, лихой он у нас, ужас…

Раймонд хоть и наградил непочтительного зубоскала оплеухой, но не выдержал, расхохотался. Эх, легче слепцу объяснить, как прекрасен солнечный закат, чем трусу – правила чести и рыцарского единства!

– Куртене, вы судите как пулен и европейцев не знаете, а я – один из них. Они придут ради земель, ради славы, ради Иисуса Христа и ради своих собратьев тоже. Готфрид Бульонский заложил все свои поместья, разорился, чтобы спасать Святую землю, несметно богатый Сен-Жиль Тулузский сдержал обет погибнуть в Святой земле, отец Констанции бросил ради Антиохии все свои итальянские владения. Я пришел, Фульк Анжуйский, придут и другие. Их надо только позвать, а мы позовем. Сто рыцарей стоят тысячи ваших армянских вилланов. Этих ребят ничто не остановит: ни море, ни кровь, ни расстояние, ни трудности. Ненависть к магометанам у них в крови со времен захвата Иберии, с тех пор, как Карл Мартелл мавров у Пуатье остановил. Мы еще весь мир покорим, до Индии и Китая. До края, где земля с небом соприкасается, дойдем, клянусь вам.

Мысль о земляках вернула поколебленную Жосленом уверенность, вновь захлестнуло привычное чувство непобедимости и удачи, без которого в бой вообще лучше не соваться. Осторожный Куртене не верил в невозможное, а своей трусостью даже возможное превращал в недосягаемое. Но в одном он был прав: Занги угрожает не одним франкам. Северный ветер наверняка доносил смрад алеппского хищника до самых ворот Дамаска, и вряд ли этот запах радовал тамошнего эмира.

Князь взмахнул рукой. Он все же уберег своих товарищей от алеппских стрел и не помчался одерживать пиррову победу. Но дольше злить василевса было ни к чему. Филипп поднес к губам рог, свежий воздух прорезал пронзительный и будоражащий сигнал боевой тревоги, в нем растворились все опасения и сомнения.

Обряженная в стоящую колом великолепную далматику, сплошь расшитую золотыми гербовыми лилиями Антиохии, княгиня выпрямилась на ступенях замка. Ее окружала бесполезная почетная стража, сзади толпились прислужницы и дамы, пыхтела и пробивалась вперед неуемная Изабо.

Все случившееся – вина самой Констанции, увы. Это она убедила Раймонда примириться с Иоанном, но разве могла она знать, что как только Иоанн отчаится победить Занги, он тут же вернется в Антиохию?

Алеппо, как все разумные антиохийцы и рассчитывали, устоял. Совместные франко-греческие силы передвинулись под стены Шейзара. Но через три недели эмир Шейзара сумел договориться с императором: вернул ему украшенный рубинами крест святого Константина, захваченный у ромеев шестьдесят лет назад, и уплатил гигантскую мзду за снятие осады. Совместная кампания бесславно завершилась всего лишь захватом нескольких крепостей, и Порфироносный и Равноапостольный обвинил в этом франкских союзников. В отместку василевс присвоил себе Антиохию и теперь триумфально въезжал в город в сопровождении личной гвардии. Остальную свою армию он оставил за Оронтесом лишь потому, что город не мог вместить столько солдат.

Патриарх Радульф спрятал прежнюю непримиримость поглубже в карман рясы и со всем клиром подобострастно встретил Иоанна у городских ворот. Под пение гимнов и псалмов, под звуки музыки и колокольный звон император двинулся по улицам, наспех застланным коврами, на торжественную мессу в кафедральный собор. Горожане высыпали поглазеть на василевса, но радовались ромею одни лишь греки. Остальные жители Антиохии, совсем недавно мужественно сопротивлявшиеся ромейской осаде, ликования не испытывали.

Вместе со всем городом княгиня вынужденно наблюдала, как процессия проплывала мимо замка, как под защитой конных эскувитов проезжал в золотой колеснице хмурый, недоступный Иоанн Комнин, избегающий людских взглядов. Иоанн оказался злопамятным и неблагородным. Потребовал, чтобы Раймонд и Жослен пешком вели его коня под уздцы. Жослен де Куртене брел равнодушно, словно вел кобылу на водопой, но Пуатье гордо задрал голову в ореоле светлых длинных волос, глаза устремил вперед, плечи расправил и шагал широко. Только надменность выдавала, что рыцарь страдает от оскорбления. Если бы не подергивался едва заметно уголок рта, казалось бы – князь исполняет долг хозяина по отношению к высокому гостю. Констанция отвела глаза – Раймонду нечего стыдиться своей Виа Долорозы, пусть будет стыдно тем, кто пялится на унижение достойного рыцаря.

В животе судорожно, змеиными кольцами, свертывался и развертывался страх, как будто она вновь бессильное дитя перед всемогущей дамой Алисой. Но что бы ни предпринял разгневанный василевс, дочь и жена героев не имела права оказаться трусихой. Грек может бросить ее в темницу, может ослепить, убить, но лишить княжеского достоинства не может. Она возьмет пример с Раймонда. Княгиня вытянулась, чтобы казаться повыше, и, исполняя долг хозяйки, любезно улыбнулась приближающимся схолариям: они и их император тут всего лишь гости! Пусть ромей видит неустрашимость франкских женщин! Ее дед Боэмунд Тарентский и прадед Роберт Гвискар победоносно сражались с византийцами по всему Средиземноморью, отвоевали у Константинополя всю Южную Италию, остров Корфу и множество Балканских земель. Всегда и везде ее норманнские предки одерживали верх над греками, и лишь повальный мор в армии Боэмунда Тарентского позволил Константинополю вырвать у деда вассальную клятву за Антиохийское княжество. Это сломило героя, и он навеки покинул Утремер, вернулся в Апулию с разбитым сердцем. Но правящий от его имени Танкред немедленно отверг навязанное греками соглашение, расширил и укрепил княжество, и с тех пор норманны сорок лет правили Антиохией самодержавно. Неудивительно, что греку приятно наконец-то унизить гордых латинян!

Иоанн во всем не таков, каким полагалось бы быть властителю Ромейской империи. Порфирородный автократор оказался маленьким и плюгавеньким, злым, алчным и вероломным, но при этом могущественным, как библейский Навуходоносор. Перед ним все народы и даже франки – пыль и прах. Он – единственный, заставивший Антиохию распахнуть ворота своего города. За смуглый лик безобразного императора прозвали «мавром», но василевс не просто уродливый, он неприятный. От мрачного, недоброго, брезгливо надменного выражения его темного, сморщенного, как изюмина, лица упало сердце. У императора длинная, завитая на конце борода, на голове диадема, на плечах пурпурная хламида, застегнутая на левом плече драгоценной пряжкой и расшитая столькими самоцветами, что могла бы стоймя стоять без тщедушного Иоаннова тела внутри. Сверху на него намотан знак императорского достоинства – узкий парчовый шарф-лорум, сплошь расшитый золотыми пластинами и перлами, а перед ним несли большой золотой щит и прочие императорские регалии. С него станется посадить непокорных князей в темницу, прогнать Раймонда обратно в Аквитанию, увести в цепях в Константинополь. Разве не угнал он туда армянского царя Левона с сыновьями? Свергнутых властителей греки часто ослепляли. У Констанции похолодели руки и пересох рот. Она вырядилась, как греческая икона, а вдруг пророчество мамушки исполнится мученичеством? Только бы Господь помог не уронить княжеское достоинство на глазах у вассалов и придворных.