Книга Принцесса Екатерина Валуа. Откровения кормилицы - Джоанна Хиксон

Королевский двор, весь Париж и вся Франция пребывали в состоянии глубокого потрясения. Вскоре герольды доставили пятьдесят свитков пергамента – списки погибших при Азенкуре. Имена начали зачитывать сразу после утренней молитвы Святому Духу и закончили лишь к полуденному богослужению. Ни одна дворянская семья не избежала потери. Бедная Агнесса, измученная неизвестностью, узнала о смерти отца самым бессердечным способом – его имя бесстрастно прозвучало из уст младшего королевского герольда. Агнесса поняла, что отныне она – сирота. Мы, оцепенело внимавшие незнакомым именам и титулам, не поняли, кто такой Персиваль, сир де Бланьи, но Екатерина, вызвав заминку в церемонии, внезапно покинула свое место на королевском помосте и бросилась к Агнессе, которая, закрыв лицо руками, прижалась к стене зала.

Я охотно вызвалась отвести плачущую Агнессу в дворцовую часовню для утешения и молитвы, ведь об участи слуг и простолюдинов упоминать никто не собирался. По всей стране тысячи людей молились о чуде и ждали новостей о мужьях, отцах, братьях и сыновьях, последовавших за господами и хозяевами в Пикардию, навстречу неведомой судьбе. Жан-Мишель будто исчез из нашего мира. Каждый день я приходила на конюшню справляться о нем, но мне не сообщали ничего утешительного. Многие королевские возчики до сих пор не вернулись, а отставшие от обозов возвращались во дворец по непролазным лесам и раскисшим от дождей дорогам и рассказывали пугающие истории о столкновениях с кровожадными разбойниками.

Недели через две после битвы Люк прибежал ко мне и рассказал, что из Пикардии только что вернулся обоз с вестями о Жан-Мишеле.

– Отец ранен! – рыдал Люк. – В н-него попала с-стрела, он в каком-то м-монастыре… Матушка, я поеду к нему!

Я обняла сына, обезумевшего от горя, и содрогнулась при мысли, что могу потерять и его.

– Мой храбрец! Я знаю, ты любишь отца, но тебе пока рано отправляться в опасный путь. Идем, поищем Алисию, и ты отведешь нас к человеку, который принес эту весть.

Известия о моем муже доставил один из приятелей Жан-Мишеля, здоровяк из Бретани по имени Ив. Мы слушали его с замиранием сердца.

– Мы отвозили в Аббевиль раненых, когда на нас напали грабители и ранили Жан-Мишеля в бедро выстрелом из арбалета. Нам удалось отбиться, но рана вскоре нагноилась, и к тому времени, как мы добрались до Аббевиля, Жан-Мишель уже бредил. Вы не беспокойтесь, он крепкий парень. Многие из раненых умерли в дороге, а он – держался. Монахи лечить умеют, поэтому мы решили оставить Жан-Мишеля у них. Боюсь, правда, что вам долго придется ждать от него вестей. Сейчас возвращаться слишком опасно. Солдаты герцога Бургундского рыщут по всей Пикардии, а в лесах кишат разбойники. Да и д’Арманьяк, который охраняет Париж, может не впустить обратно тех, кто отсюда выходит. Порой и королевским обозам трудно въехать в город.

Слушать дальше сил не осталось. Я ослабевшим голосом поблагодарила Ива и ушла, не разбирая дороги. Мы с детьми отправились в знакомое убежище на сеновале, надеясь немного утешиться в этом душистом мирке. Хотя мы с Жан-Мишелем не всегда сходились во взглядах, я очень любила мужа. Может, он и неотесанный, особенно по сравнению с ливрейными пажами и вышколенными слугами, с которыми я сталкивалась в королевских апартаментах, но он честный и отважный, как лев. При виде мужа мое сердце билось сильнее. Он обожал и меня, и детей, а это – большая редкость в наши жестокие и безбожные времена. Стиснув зубы, я не давала воли слезам, обещая себе, что заплачу только тогда, когда наверняка узнаю о его участи.

Однако у детей нет подобного мужества. Они плакали навзрыд, а я пыталась утешить их собственной верой в то, что Жан-Мишель жив и скоро к нам вернется. Увы, моим словам не хватало убедительности. Потеря десяти тысяч бойцов на поле Азенкура едва ли взволновала меня; я не испытывала никакого ужаса при мысли о гибели доблестных рыцарей. Для меня имела значение только жизнь неприметного возчика, чья судьба висела на волоске. На том самом сеновале, где были зачаты мои сын и дочь, я обняла детей и молилась, чтобы Господь смилостивился и послал сил их отцу. Я не высказывала своих сомнений, но в сокровенных мыслях не могла отрицать правды. Ив сказал, что рана нагноилась, а гниющая плоть часто приводила к смерти.

Дни шли, а новостей все не было, и я принялась наводить справки о том, как добраться до Аббевиля. Ив сообщил мне, что в ближайшее время продуктовые обозы из дворца не пойдут и, даже если я не погибну в пути, мне все равно не получить разрешения войти в монастырь.

– Женщин туда не пускают, – уверенно сказал возчик, – а дорога сейчас не щадит ни мужчин, ни женщин. Лесных разбойников прозвали живодерами. Даже если у тебя нечего украсть, они сдирают кожу со спины и продают ее скорнякам. Поверь, Жан-Мишелю в Аббевиле ничего не угрожает, а тебе лучше остаться в Париже. Когда твой муж выздоровеет, он сам найдет дорогу домой.

Добрый человек, он сказал «когда», однако глаза его говорили «если».

Дворец Сен-Поль стал местом печали и уныния для всех, кроме короля. Уже многие месяцы погруженный в иллюзорное детство, король Карл оставался в блаженном неведении о катастрофическом поражении Франции и ничуть не беспокоился о политике, играя со своими стражниками в прятки. В иных обстоятельствах было бы забавно смотреть, как мускулистые мужчины выглядывают из-за колонн или прячутся под кустами, пока король, заливаясь смехом, бегает за ними. Впрочем, никто не улыбался, ибо королевский недуг считался изначальной и главной причиной всех бед Франции. Екатерина до сих пор вспоминала ужасающую встречу с отцом, когда он воображал себя сделанным из стекла и боялся, что маленькая девочка его разобьет. Тем не менее принцесса ходила с королем на мессу, намереваясь добиться хотя бы подобия дружбы с ним и надеясь, что в свои лучшие дни он вспомнит о дочерней любви и верности.

Как дофин и обещал, граф Бернар д’Арманьяк стал коннетаблем Франции и почти единолично правил страной, постепенно собирая вокруг себя орлеанистов во дворце Сен-Антуан. Сам Людовик безвылазно сидел в своих покоях во дворце Сен-Поль, уклоняясь от государственных дел. Всякий раз, когда Екатерина приходила к нему, он пребывал либо в пьяном угаре, либо в забытьи, окруженный собутыльниками.

– Трезвым остается лишь один секретарь, – рассказывала мне принцесса. – Луи, должно быть, привез его из Пикардии. Его зовут Танги дю Шатель, он одевается как адвокат, но при этом носит шпагу. Он ни на шаг не отходит от Людовика, все время говорит мне, что брату нездоровится, хотя, по-моему, его нарочно спаивают нормандским пойлом. – Екатерина перекрестилась. – Матерь божья! Пьяный дофин на ногах не стоит, где ему удержать в руках бразды правления! Королева в любой момент вернется и снова начнет плести свои интриги.

* * *

Так и случилось. Королева и Маргарита Бургундская вернулись в Париж, а Людовик, став совершенным затворником, отказался посещать королевский совет или встречаться с его членами и тем более – с королевой.

Екатерина, разумеется, до пьянства не опустилась, однако пребывала в столь же глубоком отчаянии, как и брат. Агнесса де Бланьи неутешно оплакивала смерть отца, и подруги вели себя как монахини, а не как четырнадцатилетние девушки. Они проводили долгие часы за молитвой и отказывались от любых развлечений, предпочитая сидеть с пыльными книгами, присланными из библиотеки Лувра. Я почти желала, чтобы королева Изабо призвала Екатерину ко двору, как прежде случалось ежедневно, но «самая красивая из королевских дочерей» по-прежнему находилась в немилости.