Книга Пешка в воскресенье - Франсиско Умбраль

— Как ты меня унижаешь, Лопес, как ты меня унижаешь.

— Ты говоришь по старинке, пенсионата. Так уже не говорят, дядя. Береги свою ракушку. При случае подаришь ее соседочке, и, посмотрим, поймет ли она хоть что-нибудь. Девочки плохо соображают, Болеслао, это я тебе гарантирую (Лопесу было свойственно говорить в таком тоне), и лучше всего трахать их как зверушек. По-другому они не понимают.

— Ты сказал, что меня отправят за решетку.

— Ну и иди ты за решетку, или к чертям собачьим. Или, куда хочешь, Болеслао. Но теперь ты знаешь, что тебя любят и что я не коллекционирую ракушки. Коллекционирую мертвых ежей и желобчатых дев. Никогда не видел желобчатую деву?

Испания, с ее полями и тополями, проносилась мимо на такой скорости, что в ушах гудело. Автомобиль на каждом повороте едва успевал разминуться со смертью. Болеслао, сгорая от нетерпения, ждал столкновения и встречи со смертью. Возможно, он выбрал Хосе Лопеса в друзья, чтобы совершить самоубийство.

Однако он возвращался домой здоровым и невредимым, со своей ракушкой в руках, которую потом оставлял на столике рядом с бутылкой. Ни одной из ракушек он так и не осмелился подарить Флавии.

* * *

По утрам Болеслао приходил на работу первым. Офис представлял собой просторное помещение под крышей из мутного стекла, на которой за долгие годы (с незапамятных времен) наслоились геологические отложения из пыли, мертвых птиц, дохлых крыс и вечных камней.

Тем не менее, помещение было хорошо освещено. Естественный свет наполнял его сверху и, кроме того, проникал через три больших окна, смотревших во внутренний, но светлый дворик. Болеслао, протерев суконочкой книги, стекло на своем столе и телефонный аппарат, углублялся в бухгалтерию, и ясная определенность чисел ассоциировалась в его голове с прозрачностью света. Это было великолепно, освоив такую профессию, не имеющую ничего общего с тривиальным канцеляризмом, быть бухгалтером на большом предприятии и вести счета при естественном свете (неоновые лампы тогда еще не появились).

Болеслао фанатично любил порядок и поэтому всегда уклонялся от брачных уз. Брак казался ему царством хаоса, порождаемого женщиной. Но так как женщины ему очень нравились, он каждую неделю посещал публичный дом, принимая при этом профилактические меры. Это была статья, относящаяся к Дебету (постыдный Дебет), и не более того.

Болеслао жил атмосферой полного порядка, установившегося в офисе: каждый служащий на своем месте, за своим столом, ревизор — за своим, чуть больших размеров и чуть более бросающемся в глаза из-за большего количества бумаг и телефонов на нем. Директор сидел в своем кабинете, куда входил прямо с улицы, и почти не показывался в общем зале.

Мир порядка. Болеслао был картезианцем, хотя и не читал Декарта. Он был картезианцем, сам того не подозревая. Делая записи все утро, он работал, не вставая, до самого перерыва. Только когда подходило время ланча, в половине двенадцатого (обычно начинали работать в девять, летом — в восемь с интенсивным рабочим днем), он шел в туалет (если ему нужно было в туалет раньше, он предпочитал потерпеть), потом доставал из ящика приготовленный дома бутерброд с мортаделой и съедал его в подвальном помещении, где находились раздевалка, целый лабиринт из сейфовых шкафов, а также запасы угля.

Сослуживцы спорили о футболе. Как правило, кто-нибудь доставал спортивную газету и читал несколько строк вслух. Но у каждого было свое собственное мнение относительно воскресной игры. Так как Болеслао футболом не интересовался, ему нечего было сказать. Однажды чиновник, отвечавший за работу с клиентурой, спросил у него:

— А вы почему не ходите на футбол, Болеслао?

— Пойду, когда в футбол начнут играть женщины.

Это вызвало взрыв хохота среди служащих, восхищенных его остроумием и испорченностью. С тех пор в офисе он слыл умным и находчивым человеком, хотя говорил мало и только о том, что относилось к работе.

Покончив с бутербродом, Болеслао пил воду из-под крана над умывальником и отправлялся на свое место. Когда инспектор/ревизор отлучался, чтобы переговорить с директором или с клиентом, или чтобы отлить, среди клерков неизменно начинался бурный обмен шуточками и остротами (всегда одними и теми же), но Болеслао не участвовал во всем этом и даже не отрывал взгляда от толстых бухгалтерских книг, хотя и прекращал вносить в них записи, так как разговоры могли сбить его и привести к путанице в счетах. Он предпочитал работать в тишине.

Футбол и женщины были постоянными темами этих коротких пикировок. Возвращаясь за свой большой стол, ревизор восстанавливал в офисе тишину, как плащом гася вспышку оживления, и каждый снова занимался своим делом, молча и усердно. Этот фарс напоминал Болеслао колледж и иногда наводил на размышления такого рода: детьми нас отдают в колледж не для того, чтобы мы узнали, какие реки впадают в Эбр или из какого количества ипостасей состоит Святая Троица, а потому, что вся наша жизнь впоследствии будет «колледжем» и целесообразно с малых лет сформировать нас в рамках школы. Мы все ведем себя здесь как в школе. Внешне — хорошие, старательные, а изнутри — шаловливые, с подавленными дурными наклонностями. Как в одиннадцать лет.

И все же, несмотря на эти соображения, Болеслао из страха или отвращения, которые испытывал перед хаосом, с фанатичным энтузиазмом цеплялся за жесткую структуру офиса, увидев в ней форму, способную организовать его жизнь. Вести бухгалтерию на свой страх и риск здесь и там? Это его пугало. Пугали не технические трудности, а сам разброс.

В два часа он обедал в каком-нибудь дешевом ресторане, расположенном недалеко. Обычно одновременно просматривал газету (биржевые новости и то, что, на его взгляд, могло оказаться полезным по работе). В четыре он снова приходил первым и занимал свое место. Только свет был уже не таким как утром, а унылым и тусклым (электрическое освещение не включалось из экономии). Естественно, что Болеслао предпочитал утро. С утра он делал всю работу, а вечером ограничивался лишь тем, что кое-что подчищал. Вечером мир не был таким геометрически правильным, и даже числа не выглядели столь безукоризненно точными.

В семь он вместе со всеми выходил из офиса, однако никогда не присоединялся к стихийно сбивавшимся компаниям сослуживцев, отправлявшихся куда-нибудь выпить. Он шел смотреть порнофильм или непосредственно к проституткам, причем всегда один.

Он не брал сверхурочной работы, так как не нуждался в ней (ему не нужны были деньги, причитавшиеся за сверхурочные часы). Но, главное, он предпочитал оставаться внутри стабильного рабочего расписания, в неподвластных никаким переменам дебрях из своих чисел, как Спящая Красавица, внутри хрустального саркофага, предохраняющего от жизни и от ее отравленных яблок.

В воскресенья и в праздники Болеслао гулял по городу или оставался дома и спал, спасаясь так от скуки, или спускался на улицу, чтобы дойти до кафе, расположенного на бульварах, где и познакомился с Агустином, Хосе Лопесом, Хансом, Леоном Колоном и другими. Кажется, это было артистическое кафе. Там он пил пиво со своими новыми знакомыми, и ему казалось, что многому у них учится, всего лишь слушая, о чем они говорят. Скоро он перешел на виски, так как пить пиво все равно, что пить пену повседневности, напористую и глупую, в то время как виски (которым его однажды угостили в новой компании) возвращало ему внутреннюю целостность и улучшало восприятие мира.