Книга Невстречи - Луис Сепульведа

По содержанию его чемодана, где было совсем мало вещей и множество бумаг, в которых он часто и не спеша что-то вычитывал, мои родители поняли, что он, как и мой дед, был врагом всех правительств и объездил весь мир, прежде чем стать неукротимым и отвергающим само понятие времени анархистом в законопослушном чилийском обществе.

Я мало знал о нем, потому что он умер, когда мне было двенадцать лет; в последние годы он часто и надолго погружался в молчание, что в семье воспринимали как проявление глубокой депрессии, вполне объяснимой для авантюриста преклонных лет, или приступов старческого маразма, которые, однако, не были опасными для окружающих.

Мои воспоминания о нем отрывочны, но зато в памяти четко запечатлелись слова, которые я слышал много раз, когда он с края пропасти своего молчания подзывал меня к себе: «Поди-ка сюда, я хочу поговорить о Пилар Солорсано…», но за этим больше ничего не следовало.

Дон Хенаро прожил до девяноста двух лет, и его постоянное желание говорить о некой Пилар Солорсано воспринималось как бред очень старого человека, безутешного вдовца, который временами путал героев из романов Самакойса[96]с реальными людьми. После смерти моего деда, его настоящего друга и товарища, дону Хенаро стукнуло в голову удрать из-под присмотра домашних, и спустя несколько часов он вернулся домой под конвоем двух карабинеров. «Этот сеньор пришел во Дворец Ла Монеда и там осыпал проклятьями какого-то Ларго Кабальеро[97]. Просим, чтобы это не повторялось, в противном случае мы будем вынуждены его арестовать». Дон Хенаро слушал упреки моих домашних, низко опустив голову и отпивая по глоточку анисовой настойки, но вместо ожидаемых слов извинения он изрек свою аксиому морали: «Любая власть разлагает личность».

Вопреки указаниям врачей, он раскуривал дешевые сигары, подтаскивал свое соломенное кресло к грядке с лекарственными травами, которую он возделывал и которую называл своей дачей — «кармен»[98], садился в метре от нее и оттуда призывал меня к себе одной и той же незаконченной фразой: «Поди-ка сюда, я хочу поговорить с тобой о Пилар Солорсано, она…»

Это имя превратилось у нас в имя нарицательное, в какую-то постоянную забаву, в нечто, не имеющее определенного смысла. Если мой отец или кто-то из моих родных дядьев слишком прихорашивался перед уходом, его спрашивали: «У тебя что, свидание с Пилар Солорсано?» Или если кто-то пребывал в глубокой задумчивости, его тотчас подкалывали: «Ну ладно, хватит думать о Пилар Солорсано».

Был ли счастливым дон Хенаро? От моих родителей и моих родных дядей и теток я слыхал, что он был незадачливым изобретателем машин. Когда дон Хенаро завершал работу по созданию какой-нибудь из них, выяснялось, что она уже изобретена или нельзя найти применение для нее. Посему он в начале века отправился на Филиппины, а потом в страны Центральной Америки в поисках тех мест, где его машины оценят по заслугам. Однажды он вернулся в Испанию. Там он познакомился со своей будущей женой, каталонкой, которую я видел только на фотографиях, где оба они стоят рядом с другими милисианос[99]из КНТ[100]. Детей у них не было, и трагический исход гражданской войны привел их в порт Тромплю, близ Бордо. В 1939 году оба они решили подняться на борт «Виннепега»[101]вместе с двумя тысячами поверженных республиканцев, и последнее, что они видели в Европе, был силуэт Пабло Неруды, прощально махавшего им с причала…

— Не сокрушайся. Это прекрасная и печальная история, — сказал старый букинист.

— Не знаю, что и думать. То ли все это не больше чем совпадение? Может и существовал другой Хенаро Бланко, которому выпало счастье быть вместе с другой Пилар Солорсано? Взгляните на следующую страницу, тут печать фиолетового цвета, где сказано: «Э. Гублэнд энд Компани. Либрерос Гватемала». И вполне возможно, наш Хенаро Бланко, которого я знал, как раз и был в это время в Центральной Америке. Все так странно и смутно.

Старик посмотрел на меня понимающе, словно такие встречи были для него совершенно обычным делом в его мире бумаг и мыслей, упорядоченных во времени. Прежде чем начать разговор он снял очки и протер их шарфом.

— Возьми эту книгу. Она тебя дождалась.

— Да я даже не спросил о цене. И неуверен, смогу ли заплатить.

— Бери книгу. В ней заключен вопрос, и он так давно ждет решения. Если ты ее не возьмешь, она будет преследовать тебя точно Голем[102]. Пойми, я еврей и знаю что говорю. Это твоя книга. Она принадлежала Хенаро Бланко, и ты был ему родней.

— Ну хорошо. Я возьму, но с одним условием: не знаю как, но я постараюсь разыскать Пилар Солорсано. И если это все — ошибка, я верну книгу.

Старый продавец благосклонно глянул на меня, быть может, заранее прощая мне мою полную неосведомленность во всем, что касается неизбежности.

Во время полета в Барселону я не выпускал книгу из рук. Я пытался найти что-нибудь еще помимо этой дарственной надписи.

Автор книги именовался Элиас Зероло, и она была выпущена в свет Испанским филиалом издательства Братьев Гарнье. Улица Сен-Пер, 6, Париж. Листая книгу, я наткнулся на строки, которые вполне могли быть сказаны доном Хенаро, когда он излагал свои идеи о свободе. «…и тогда вы увидите, что труд, избранный вами в условиях полной свободы, принесет вам удовлетворение, и только благодаря ему вы будете заслуженно оценены человечеством».

Когда самолет сел в Барселоне, у меня уже было нечто мало-мальски похожее на план розысков, который предполагал, что первым делом надо позвонить матери в Чили. Это я и сделал, как только приехал в отель, и, умолчав о своей находке, спросил, не рассказывал ли ей случайно дон Хенаро, в каких странах он побывал в начале века.