Книга Синдром пьяного сердца - Анатолий Приставкин

– Как исполнилось мне двенадцать лет, – говорит, – вошла в чум бабушка с трубкой во рту и поздравила… Всего тебе, внучка, хорошего, говорит, учись, расти, а подарок-то я тебе возле чума поставила… Выскакиваю, у выхода вижу: бабушка у меня доб-рень-кая… Целый ящик водки подарила! А потом подросла, стихи писала. Нам объявили, что поэт из Москвы прилетит, расскажет, как писать стихи надо. А он в самолете-то принял, а в Иркутске его уже в другой самолет переносили. К нам когда прилетел, положили в гостинице, укрыли потеплей, мы на цыпочках ходили, чтобы не потревожить… А как стал уезжать, снова в самолет снесли, в Иркутске опять пересадили, а к Москве, говорят, он уже сам мог идти. О-очень хороший поэт был…

– Да знаем, знаем, сами были… – откликаются за столом. И уже звучит мотивчик такой знакомый… – «Из полей до-но-си-т-ся на-а-лей!»

– Господи, и это мои дружки… А еще интеллигенция… А шуточки-то на уровне… Да и все ли тут?.. Тезка мой, Шумов, где?

Возбужденные лица… И вижу знакомую бороду…

Доверчивые осетры (Отец Анатолий Шумов)

Нашу семью: меня, жену и ребенка – поселили на третьем этаже блочного дома, неподалеку от обводного канала. По утрам я мог наблюдать из окошка белые палубы и косые трубы судов, выглядывающих из-за бетонного парапета, казалось, они плывут по воздуху. Их гудки напоминали о дальних странах.

Моя родина далее проверенной и надежной Болгарии меня не отпускала. А в идеале рекомендовалось познавать свое, родное, исконно-посконное, глубинно-кондовое, что я и делал.

Чтобы не ощущать себя обделенным, на отшибе, оклеил я стены своего жилья географическими картами. Да и обои все равно не продавались. Зато карт сколько угодно, и некоторые выглядели живописно, как, например, карта природных ископаемых или карта по истории страны, где на месте моего нынешнего обитания жили хазары…

На одной из карт мы нарисовали цветным карандашом путь, проделанный нами от Москвы до Балакова.

Мы приехали в группу рабочего проектирования на строительстве саратовской гидростанции, ее возводили чуть ниже поселка. Но если по правде, мы начинали тут строить собственную жизнь. Надо было зарабатывать на хлеб, а мои книжки были надолго запрещены, да и сам я, после Севера, как бы уже и не существовал.

Должно пройти время, так говорили друзья. Чтобы забылось, стерлось… А для этого лучше куда-то уехать. И выпало нам Балаково, о котором никогда прежде не слыхивал.

Городок понравился, зеленый, просторный, у воды. Особенно пришлась по душе старая его часть: вытянувшиеся на километры одноэтажные деревянные домики, и среди них такая же деревянная церквушка, где я и встретился с Анатолием Шумовым.

Крупный, бородатый, громкоголосый, истинный поп из провинции, какими их рисует народная молва. Глаза яркие, голубые, бойко-озорные. Волга отразилась в них. А говор мягкий, журчащий, окающий. Одевался просто, но носил фетровую шляпу.

Если по порядку, то решили мы переезжать сюда на моем горбатеньком «Запорожце», нагрузив его доверху барахлом и многими почему-то банками варенья, которые нам подарила теща. Наверное, опасалась, что на Волге мы будем голодать.

По гладкому шоссе до Пензы моя жужжалка кое-как еще дотянула. Но далее, на степных проселках, по которым мы рискнули ехать по совету друзей, сокращая путь на сто лишних километров, машина не выдержала перегрузок и где-то на въезде в город Вольск, километрах в сорока от нашего нового дома, всхлипнула, заскрипела, заверещала, как раненый зверек, да и повалилась набок. Отлетело колесо.

Это случилось поздним вечером. Помню, в отчаянии я воскликнул, что тут ее, проклятую железку, и брошу к чертям, так она мне надоела… Но жена погладила мой рукав и стала утешать: «Ничего, ничего, я же рядом, ты разгружай, а я рядом, понимаешь?» И хоть не сразу, но отлегло.

Ребенка с женой удалось устроить на ночлег в ближайшем доме, а сам остался караулить машину, прикорнув, скорчившись на сиденье. Проходившие с танцев подростки заглядывали в окошки; им было занятно, что в такой коробочке кто-то еще ночует.

А утром, спозаранку, проходил на работу человек и, ни о чем не спрашивая – да и что спрашивать, все и так видно, – осмотрел место слома, присев на корточки, даже руками пощупал, распрямляясь, сказал: не смертельно. И указал на здание пожарной команды невдалеке: «Спросите Диму»…

Дима оказался истинно умельцем. И руки золотые, и характер.

Насвистывая песенку, он тут же, при мне, насыпал в посудину карбиду, добавил воды, а когда забурлило, наладил сварочный агрегат и приварил обломанную полуось, развальцевал медную трубку для тормоза (ее разорвало), проверил, не течет ли тормозная жидкость, для чего проехал со мной по улице… Взял за работу сущие крохи, рублей, кажется, пятнадцать. Да я бутылку «Московской» подарил.

По серовато-белым улицам Вольска, плод работы огромного цементного комбината (цемент тонкой пыльцой покрывал даже листья и траву), мы двинулись по направлению к Балаково.

Балаково я осваивал по частям.

Мы уже стали привыкать, что все тут рядом.

Магазинчик «Шайба», неподалеку от шлюза, деревянный, круглый, крашенный в голубой цвет. Еще один, продуктовый, в соседском блочном доме на втором этаже… Неподалеку и универмаг, а рядом овощной базарчик, овощи недорогие, особенно помидоры под названием «бычье сердце».

На рынок же привозили совхозное молоко, продавали в разлив из железной бочки. Мы с сыном, завидев из окна знакомую бочку, брали трехлитровый бидончик и занимали очередь.

Рыбку можно было купить в магазине, даже стерлядку, но лучше прокатиться за ней к Волге. Там, на берегу, чуть поддавшие веселые мужички доставали ее прямо из прицепа мотоцикла, где она плавала в воде. Лещ и судак шли по рублю за килограмм. Торговали без весов: рыбаки прикидывали рыбку на руке и никогда не ошибались.

Осетры же продавались на рыбном заводе, огромные, с икрой – три рубля килограмм, а без икры – два с полтиной. И однажды, вернувшись из Москвы, я обнаружил в нашей ванне, где собрался с дороги помыться, метровую рыбину, которую моя жена с подругой купили на двоих и, взвалив на плечи, едва доволокли до дома.

Рыбину, этакое полено, мы распилили одноручной пилой и по здешнему рецепту, выдержав в соли, подвесили на кухне, над тазиком, за хвост, чтобы стекал жир… Отрезали от нее, розовопряной, хрящеватой, нежную мякоть, пока она не задубела от времени.

Сперва ели в охотку, а потом уже и видеть не могли.

Стерлядку покупали по воскресеньям, как праздничное блюдо, и запекали, по здешнему рецепту, кусочками в духовке, положив сверху кружок лука и полив майонезом. На стерлядку было принято приглашать гостей.

Ну а всякое здешнее начальство, включая и областное, кормилось у рыбоподъемника…

На глазах всего поселка подкатывали на черных служебных машинах, бесплатно отоваривались.

Есть на плотинах такое хитрое приспособление: рыбоподъемник, вроде водяного лифта; по замыслу ученых ему положено пропускать рыбу во время нереста вверх по течению, поскольку плотина встает непреодолимой преградой на пути.