Книга Самец - Камиль Лемонье

– Нисколько… И совсем даже ничуть. Вы побудете у нас, непременно, черт возьми.

И живо разнуздал. Матье глядел на сестру. Она незаметно пожала плечами и встала.

– Эй вы, Матье, Донат! Живо! – крикнул Эйо, – помогите мадемуазель Гюлотт выйти из экипажа.

Но она уже соскочила на землю. Никто не откликался на зов, и фермер притворился разгневанным.

– Ах, эти мальчишки, мамзель Жермена. Всегда где-нибудь запропадут.

Матье подвел пролетку под навес. Маленькая арденка, почувствовав свободу, направилась к копне люцерны и с жадностью принялась за нее. В конюшне лошади, вытянувши шеи, неподвижно смотрели на этого непрошеного гостя.

Эйо подошел к лошадке, взял ее под уздцы, повел в конюшню, где поставил между своими лошадьми и всыпал в корытце целый мешок овса.

– Сперва скотам, а потом – людям, – сказал он, подходя к Жермене.

И на этот раз решительно направился с ней в дом. Он предлагал ей пива, вина, кофе, всего, что она пожелала бы. Она согласилась, наконец, выпить немного воды со смородиной. Он подал ей сам и потом покинул их под предлогом пойти надеть свои башмаки.

Комната выглядела вульгарно и неизящно. Можно было легко заметить, что только руки старой женщины касались вещей в доме. Стулья с плетеными сиденьями были расставлены вдоль стен, оклеенных обоями, отставшими по длине плинтуса вследствие сырости и немного выше обтертыми спинками стульев.

Над камином висела в рамке картина, изображавшая белого медведя, готового наброситься на двух охотников. Камин был выкрашен под мрамор и имел в виде украшения зеркало в палиссандровой раме, часы из бронзированного цинка и две огромные раковины с красными створками. Стол был покрыт клеенкой, далее стоял шкаф для белья, выкрашенный под дуб, и еще буфетный шкаф красного дерева, заставленный посудой, дополнявший обстановку.

Они глядели на раковины, картинку, зеркало, сидя молча со сложенными на коленях руками. То же безмолвие продолжало царить и в доме. И вдруг до них донесся шум спора из верхнего этажа. Они расслышали голос фермера и другой голос, возражавший с недовольством. Это продолжалось некоторое время, затем Эйо спустился вниз.

Он принарядился в плотно накрахмаленную с серыми и синими полосами блузу, которая носила следы усердного глажения на спине и рукавах, и потирал с веселым видом руками.

– Мальчики мои у Машаров, – промолвил он. – Я пойду скажу, чтобы за ними сходили. Вы знаете Машаров?

Они знали их, но не были с ними знакомы.

Он сощурил глаза и продолжал:

– Я вам, так и быть, скажу. Машары люди с достатком, Жозефа, дочь их, умеет на рояле. Мой второй сынок Донат и свел с ними знакомство. Прекрасная девушка. В вашем роде, мамзель Жермена. К Рождеству у нас будет, по-видимому, кое-что новенькое, да-с.

Но у него, ведь, было целых три сына. Два остальные не нашли еще себе подходящих невест. И он завершил свою речь любезностью.

– Они ведь не знакомы еще с вами, мамзель Жермена.

Он предложил им показать своих коров. Та, что он купил у их отца, пришла целой и невредимой. Однако вторично он бы не купил ее. Ну, да что сделано, то сделано. И продолжая говорить все в таком роде, он повел их в хлев и на конюшню. У порога конюшни он ударил Матье по плечу:

– Ну, что ты скажешь о моих лошадках?

Там помещалось пять лошадей прекрасной рыжей масти с шелковым отливом.

Матье переходил от одной к другой, ощупывая их под брюхом и похлопывая по ягодицам. А Эйо следовал за ним, самодовольно приговаривая: «Ах ты, мальчик, мальчик. Ведь таких нигде не сыщешь. Эх, хе-хе».

Когда они выходили, по двору раздались стуки каблуков, и Жермена увидела приближавшихся трех сынков фермера.

– Идите скорей, – крикнул Эйо. – Это – мадемуазель Гюлотт.

И он представил их.

– Это вот мой первенец, Гюбер.

У нее невольно сорвалось движение. Ищи-Свищи тоже звали Гюбером. И она с любопытством посмотрела на этого Гюбера, находя странным такое совпадение.

– Это мой второй – Донат. А вот тот малыш – Фриц.

Он указывал на них рукой, делая ею широкое движение каждый раз, и, видимо, очень гордился сыновьями. Жермена кивала головой смущенно засмеявшись. Гюбер сдернул фуражку резким движением и держал непринужденно за спиной. Фриц, очень сконфузившись, покраснел до корня своих конопляных волос, вытащил изо рта сигару и снова сунул ее в рот горящим концом, что заставило его подскочить. Смех Жермены перешел в насмешливую складку на губах.

Они все вместе вернулись в дом. Госпожа Эйо приказала приготовить стол для кофе и поджидала их теперь. Это была маленькая, сухая женщина с желтым лицом и с томностью во взгляде.

Она встретила их со вздохами и жалобами:

– Уж, пожалуйста, не обращайте на меня внимания. Я в доме ничего не значу. Все фермер, он всему голова.

Не она, а он виноват, что их так плохо встретили. Эйо не предупредил ее об их приезде. Он хотел ее перебить. Она возразила.

Два старших сына вмешались в разговор. К чему начинать опять? И с плохо скрытой грубостью заставили свою мамашу сесть за стол.

Жермена угадала невзрачную роль, которую играла эта женщина в доме, и глухую постоянную тиранию мужа. Гюбер присел рядом с ней и начал говорить с застывшей улыбкой на лице.

Она удивилась плавности движений и мягкости голоса. Он часто употреблял вежливые обороты в беседе, у него был такой подбор слов, который заставлял предполагать высшее образование. Он был высокого роста, с широкими плечами, коренастый, что сказывалось по его неровным ногам и широким рукам, которые свешивались до самых колен. И Жермена по временам смущалась, сама не понимая чем, – какой-то загадочностью в его движениях и взгляде. Эйо громко восхищался своим первенцем.

– Сущий молодец. И очень ученый. Он может ответить на все решительно. Даже короля заговорит.

Гюбер махал головой, улыбаясь с деланной скромностью.

– Не верьте ему, мадемуазель.

Его батюшка преувеличивал. Он не был уже таким ученым. Но фермер настаивал на своем, и это походило на комедию, где каждый разыгрывал заученную роль.

Было решено, что они все вместе пойдут к обедне. Играя четками, Эйо подал знак отправиться в церковь. И они двинулись. Гюбер с Жерменой впереди, остальные парни рядом с отцом и матерью. Фриц надвинул свою фуражку на глаза, чтобы лучше видеть, как колебались впереди него бедра незнакомки. У него была хитрая голова, и лицо его выражало порочное лукавство молодой обезьяны.

– Наша матушка иногда бывает немного несговорчива, – сказал Гюбер. – Вы извините ей, она очень страдает от ревматизма.

И он присовокупил рассуждение о влиянии болезни.

Жермена внимала ему, наслаждаясь оборотами, которые он подыскивал в разговоре с ней. И неожиданно с наивностью спросила его: