Книга Решальщики. Книга 3. Движуха - Андрей Константинов

— Не надо, — вклинился в их разговор Купцов. — Давай-ка, Кирилл Евсеич, попробуем по-другому. Не хочешь говорить — не надо. Но пойми, что это в твоих же интересах. Ты рассказываешь на видеокамеру о том, как дело было, — и все. Ты свободен, потому что больше нам не нужен… нам нужен Митрофанов.

— Угу. А кому я буду нужен, ежели Митроху сдам?

— А в зоне кому ты нужен?

— А ты что — прокурор, что зоной меня пугаешь? — оскалился Бодуля.

— Нет, я не прокурор. Но коли общего языка не найдем, то все бумаги мы отдадим в прокуратуру. И вот тогда ты окажешься на зоне. Надолго.

— Ты это бакланам впаривай! Нет у вас против меня ничего, кроме слов этого желторотого.

Трое бывших ментов рассмеялись.

— Кстати, Бодуля, у тебя адвокат есть? — «вспомнил» Купцов.

— Есть, — оживился Коровин.

Он даже удивился: как же это забыл про адвоката-то?

Наверно, потому, что здесь все-таки не ментовка. Потому, что он видел избитого и закованного в наручники человека и Петрухина с резиновой палкой в руках.

— Есть у меня адвокат!

— Вот и давай-ка пригласим его сюда, а он оценит ситуацию. Так сказать, в условиях, приближенных к боевым. А потом даст тебе профессиональный совет. На предмет «что лучше?»: отмазывать Митроху или спасать свой организм…

* * *

Адвоката вызвали, и уже через полчаса он был в «Фениксе».

Борис Ефимович Розинер оказался седым и тощим мужиком лет пятидесяти с сильной дальнозоркостью. Умные глаза его, увеличенные толстыми плюсовыми линзами, выглядели по-совиному огромными.

Решальщики минут за пять изложили адвокату ситуацию и в заключение прогнали пленку с признаниями Мирошникова.

— Вот эту кассетку и присовокупленные к ней прочие документы мы сегодня же отдадим в прокуратуру. Как вы думаете, господин адвокат, сколько времени при таких раскладах ваш клиент пробудет на свободе? — спросил Купцов.

Адвокат все понял и попросил возможности поговорить с клиентом приватно.

Им, разумеется, разрешили, и через четверть часа Бодуля вовсю «давал интервью» перед объективом видеокамеры. Интервью предшествовал невеликий комментарий господина Розинера о том, что его клиент дает показания добровольно, побуждаемый глубоким раскаянием.

Между прочим, сугубо «от раскаяния» Бодуля к тому времени успел врезать несколько полтинников коньяку и даже высказал робкое желание шмальнуть косячок. На что Котька решительно ответил: «А вот это уж хрен! Нечего мне тут притон устраивать!»

Под запись Коровин, понятное дело, попытался впарить свою версию событий, однако Дмитрий привел в кабинет Мирошникова.

И тогда Саша Кирюшу… э-э-э-э… чутка поправил.

А потом уже и сам адвокат отсоветовал Бодуле лапшу вешать.

Так что в конечном итоге у приятелей получилось вполне себе познавательное и аргументированное видео — и с Мирошниковым, и с Коровиным.

* * *

Пока шла работа с Бодулей, отряженный Зеленковым сотрудник СБ сгонял на Апрашку, где прикупил на рост и фигуру Мирошникова недорогих, но вполне сносных шмоток китайского шитья.

Вскоре после ухода Бодули Сашу переодели. В качестве последнего штриха Котька, не без брезгливости, сунул ему в нагрудный карман смятую тысячную купюру со словами: «Всё. Больше никто никому ничего не должен».

— А… что дальше? — обалдело спросил убивец.

— По коридору налево. До парадной лестницы. Там — вниз и через холл к вертушке.

— Вы что? Вы — правда меня отпускаете?

— Давай-давай! Вали в свою Тверь! — грубо сказал Петрухин. — Сиди там тихо. И больше не балуйся.

— А как же ЭТО? — Стоявший у окна Мирошников машинально кивнул вниз, на улицу. Туда, где на асфальте мерцал огонек свечи под стеклянным колпаком. — А как же ЭТО? — не получив ответа, повторил убийца.

По правде сказать, Петрухин не знал, что ему ответить, и обернулся за помощью к Леониду. Но тот лишь неопределенно пожал плечами и вдруг выдал нечто странное:

Это — беда во всем, что делается под солнцем,

Ибо участь для всех одна;

Потому-то осмеливаются люди на зло,

И пока они живы, в их сердцах — безумье,

А после этого — к мертвым.[11]

Петрухин с Зеленковым не поняли ничего. Мирошников тоже.

Тем не менее Саша побледнел и посмотрел на Купцова со страхом. Похоже, из всего услышанного он уловил одну только фразу: «А после этого — к мертвым» — и принял ее за приговор.

Мирошников побледнел, быстро пересек кабинет, распахнул дверь и выскочил в коридор. Слегка ошизевший Котька со словами «пойду, выведу его на улицу — а то охрана одного не выпустит» вышел следом.

За давно не мытым оконным стеклом сиял золотом солнечный августовский день. Решальщики стояли у окна и молча смотрели, как убийца уходит на волю. Как, выкатившись из парадного подъезда «Феникса», убийца миновал свечу — душу Людоеда и торопливо двинулся в сторону Невского. На свободу, на свободу…

Петрухин с Купцовым молча смотрели ему вслед.

«И пока они живы, — колотилось в мозгу Леонида, — в их сердцах безумье! Да, наверное, так оно и есть. Вот только то, что творим нынче мы, — безумие вдвойне. Или в квадрате. Или в кубе… Я не знаю, как измерить или взвесить то, что мы творим… А убийца меж тем уходит, и шаг его легок…»

* * *

Примерно полчаса спустя Костя Зеленков пригласил решальщиков на доклад к боссам «Феникса». К двум «боссикам», как он их называл.

Историческая встреча состоялась в кабинете покойного Людоеда. В том самом, где на дальней стене, перед которой стояли стол и трон покойного, распростерла свои крылья мифологическая птица феникс.

После всего того, что произошло… А если называть вещи своими именами, то после того, как они отпустили убийцу, сия птичка уже не казалась Купцову фантастической. Впрочем, дело сейчас было вовсе не в Саше Мирошникове — век, как говорится, тому воли не видать! Тем паче что Леониду отчего-то верилось, что отныне бывший десантник больше никогда в жизни не возьмет в руки оружие. Много хужее было то, что в данную минуту они с Петрухиным готовились совершить преступление сами. А именно научить «боссиков» как бы понадежнее уличить заказчика, дабы… Дабы тут же объявить тому «амнистию» в обмен на некие коммерческие уступки.

«И пока они живы, в их сердцах — безумье…»

Словом, на душе у Леонида сейчас было до краю противно.

Ровно так, как всего сутки назад было невыносимо «липко» Петрухину…

Сразу после недолгого представления господин Безродный тревожно поинтересовался у Кости: