Книга Сфера-17 - Ольга Онойко

Но сегодня Николас хотел целоваться.

Двадцать минут истекали. Они обязаны были отпустить друг друга и ждать ещё двадцать часов. Но происходящее казалось настолько невозможным, настолько походило на бредовую грёзу, странную эротическую фантазию, что за предстоящие двадцать часов Николас рисковал сойти с ума, решить, что всё это ему привиделось. А потому сейчас непременно нужно было что-нибудь сделать и что-нибудь об этом сказать… Для определённости…

Эрвин перехватил его ещё крепче – с такой силой, что чуть рёбра не хрустнули. Николас ощутил, что из объятий не вырвется никак, ни за что, и это было прекрасно. Но он хотел целоваться.

Сухие губы Эрвина прижались к его шее, к тому месту, которого касался воротник рубашки. Николас, не открывая глаз, медленно поднял руку, погладил Эрвина по щеке, потом обнял ладонью коротко стриженый затылок.

– Смешно, – шёпотом сказал он. – Эрвин, мы ведём себя как два подростка…

Фрайманн не ответил, только поцеловал его ещё раз, обнимая так крепко, что Николас не мог шевельнуться. Тогда Николас вывернул шею и прижался губами к его губам.

Он почувствовал, как Эрвин вздрогнул – вздрогнул и замер, будто бы произошло что-то из ряда вон выходящее, почти пугающее и новое для него. «Неужели? – подумал Николас. – Не может быть, железяка ты мой, тебе же за тридцать, я подозревал, что у тебя с этим проблемы, но не настолько же…» Эрвин не двигался, мышцы его закаменели; Николас так и стоял послушно в страшно неудобной позе, изогнувшись назад, задыхаясь. Казалось, если этот опасливый сухой поцелуй прервётся, то уже не повторится больше… Это было совсем уж по-детски, и мгновение спустя Николас понял, что так кажется и Эрвину.

«Нет, – подумал он, внутренне улыбаясь, зная, что Эрвин услышит. – Вовсе нет, завтра, послезавтра, три недели на «Тропике» и сколько угодно ещё…» В груди что-то слабо и сладко болело от предвкушения счастья. Эрвин перевёл дыхание и разжал объятия, и тогда Николас повернулся к нему, положил руки на плечи и заглянул наконец в лицо.

Чёрные глаза Эрвина были обжигающе горячими. Встретив взгляд Николаса, он сглотнул и облизнул губы. Николас улыбнулся, обхватил ладонями стриженую его голову и поцеловал его – крепко, по-настоящему.

Целоваться Фрайманн не умел.

«Двенадцатилетний мальчик, – вспомнил Николас слова Лоры. – Ах, Лора, умудрённая женщина… Кажется, мне предстоит растление совершеннолетнего». Он тихо засмеялся, чем окончательно смутил Эрвина, а потом ещё раз поцеловал его, чуть ли не силой вынуждая наклонить голову как следует.

Когда они оторвались друг от друга, уже совсем рассвело. Облака разошлись, небо было высоким и светлым.

Эрвин смотрел широко раскрытыми глазами. Сейчас Николас впервые различал в них радужку и зрачок. Он отстранился и улыбнулся, мысленно повторив: «Сколько угодно ещё».

– Ник, – тихо сказал Эрвин, голос его дрогнул, – Я тебя…

– Не надо говорить, – попросил Николас и снова обнял его, прижался, чтобы шепнуть на ухо, – Я тоже.

Три недели без связи с миром на старом, но всё ещё роскошном круизном лайнере, в единственном номере суперлюкс, потолок которого можно было превратить в зеркало… В сущности, три недели на огромной, как стадион, кровати, с перерывами на еду и душ.

Лучший отпуск в моей жизни.

Сказать честно, я терпеть не могу космос и боюсь летать. Но на борту «Тропика» у меня совершенно не было времени об этом задумываться.

Мы с Эрвином не могли оторваться друг от друга. Я стал его первым любовником, он – моим лучшим. У меня никогда в жизни не было такого секса. Я не верил, что так бывает. Собственно, я был прав: немного позже Эрвин признался, что самым непочтительным образом применял на мне кое-какие элементы ки. Я ответил, что очень хочу освоить эту систему, он улыбнулся, напомнил, что уже предлагал раньше, и опрокинул меня на постель…

– Ки, – сказал он, устроившись сверху, – позволяет в бою обманывать врага, поступать не так, как он ждёт. А я делаю наоборот – именно то, чего ты хочешь.

– Угадываешь желания?

– Да.

Я притянул его к себе и поцеловал. Эрвин поймал мои запястья, заставил перекрестить над головой и прижал одной рукой – пальцы у него были железные. Свободная рука легла мне на шею, я закрыл глаза и почувствовал веками дыхание Эрвина. Он целовал меня в уголки глаз, не давая шевельнуться под ним, придерживая за шею… Знал, что скоро я начну извиваться, дрожать и просить. Он сводил меня с ума.

Забавно: когда-то я считал, что мне нравится грубость. Накачанные тела, чёрная кожа, цепи, вся эта фальшивая атрибутика мужественности. Возможно, положение переменилось, когда один из таких могучих парней сбежал от меня, едва почуяв опасность; возможно, позже, во время Гражданской, или с первым подписанным приговором… Мне не выпадало случая узнать. Но Эрвин, по-настоящему сильный и опасный человек, был нежным. Настолько осторожным, что это доходило до робости – и как же мне это нравилось… Может, дело было в том, что он по-настоящему меня любил.

Однажды мы попробовали заняться сексом в энергообмене. Больше не повторяли, потому что для меня это оказалось немного слишком, но ощущения я запомнил на всю жизнь. Это было упоительно, невероятно прекрасно: прикасаться к чужой любви и знать, что она твоя… Очень романтично. Правда, потом, когда контакт закончился, я чувствовал себя так, будто меня разобрали на части и разложили по разным углам комнаты. Я лежал с вытаращенными глазами, потихоньку собирал себя обратно и не слышал, что говорит мне Эрвин. Он что-то говорил, целовал меня в плечи и спину и говорил – тихо, непривычно быстро, словно признавался в чём-то… Потом мы уснули, а наутро я не стал расспрашивать. Я решил вообще не интересоваться у него, как он ухитрился дожить до своих лет в полном одиночестве. Теперь всё изменилось, вопрос был закрыт.

Эрвин сам сказал, чуть позже. Не впрямую, но мне хватило.

Мы разговаривали о чём-то, Эрвин курил – мне нравилось, когда он курил в постели, – и я сказал в шутку, что мастер ки должен был с самого начала видеть меня насквозь.

– Да, – сказал Эрвин, – так и было. Не с самого начала, но почти. Когда ты стоял у стены и требовал, чтобы я тебя к ней прижал, я чуть умом не подвинулся.

Я рассмеялся и спросил:

– А почему не прижал? Субординация мешала?

Эрвин моргнул.

– Нет, – ответил он серьёзно. – Я не верил, что понимаю правильно. Ты тоже не верил, и из-за этого я окончательно во всём запутался. После того как ты ушёл, я до вечера бегал по полосе препятствий.

Я уткнулся лицом в подушку, чтобы не захохотать в голос.

– А что? – удивился Эрвин. – Хороший способ, когда нужно не сомневаться и вообще не чувствовать. Меня в детстве научили.

– В патронатной семье?

– Да.

– Эрвин, они тебя любили?

– Наверное.