Книга Предатели. Войско без знамен - Игорь Атаманенко

В своем сообщении в ЦРУ он весьма живописно изложил процесс этого аутодафе:

«…Я никогда и представить себе не мог, что уничтожение денежных купюр может стать не только изматывающей душу и нервы, но и весьма продолжительной во времени экзекуцией. Чтобы сжечь 420 000 рублей, то есть 120 банковских упаковок с 25-рублевыми купюрами, 24 — с 50-рублевыми, мне потребовалось более четырех часов.

Костер из дров я разжег в мангале, где обычно жарил шашлыки. Туда же сложил часть упаковок, в общей сложности, два портфеля типа «дипломат». Я думал, что деньги вспыхнут новогодним фейерверком, — как бы не так! Сначала они вообще отказывались гореть, и мне пришлось плеснуть в мангал бензина из канистры. Вот тут уж начался костер инквизиции! Только вместо Жанны д’Арк в огне корчился барельеф вождя международного пролетариата. Но огонь вскоре стал ослабевать, и мне вновь пришлось плеснуть бензина. Через некоторое время я заметил, что без бензина купюры не горят, а лишь тлеют. Самое скверное во всем этом было то, что акцию по уничтожению денег мне пришлось проводить в деревянной пристройке к дому (на открытом воздухе этого делать было нельзя — за забором недремлющее око соседа!), поэтому я чуть было не задохнулся от ядовитых продуктов горения. Кто бы мог подумать, что деньги — это зло не только в фигуральном, но и в буквальном смысле?! Когда пачки денег начали тлеть, я, вдыхая отравляющий газ, похоже, испытал то, что довелось испытать французским солдатам под Верденом во время Первой мировой войны, когда немцы устроили им газовую атаку. А может, то же самое чувствовали перед умерщвлением сотни тысяч евреев в Освенциме? Вне сомнений, да! Я, чтобы не отравиться газом от тлеющих купюр, дышал только носом и только через намоченное в воде полотенце. Когда бензин в канистре кончился, я растерялся. Нет, меня охватил ужас! Ибо я понял, что мне не удастся избавиться от оставшихся в багажнике еще двух «дипломатов» — там ведь было порядка 150 банковских упаковок! Как же быть дальше, спросил я себя?! Отрезвление и способность здраво рассуждать пришли, как ни странно, после того, как я, не закусывая, влил в себя бутылку водки. Что я делаю?! — был первый вопрос, который возник в моем сознании при виде корчащегося в огне профиля Ильича на банкнотах. Зачем я это делаю?! Ведь, чтобы заработать эти деньги, я испортил декалитры своей собственной крови, изорвал километры нервов, я превратил себя в руину, а теперь превращаю в прах итог моей работы за пять лет?! В чем же тогда смысл? В самом процессе приобретения денег?! Нет, как бы там ни было, это самоистязание надо немедленно прекратить! Я залил водой обуглившиеся купюры в мангале, в изнеможении рухнул на пол и тотчас уснул. Проснулся я затемно и не сразу понял, где нахожусь, и что происходит со мной. Было очень холодно. Я вошел в дом, вытащил из кухонного шкафа бутылку коньяка и прикончил ее одним махом. Затем расфасовал уцелевшие 150 банковских упаковок[5]в стеклянные банки и закопал их на приусадебном участке. Наконец, уничтожив имевшийся на даче запас коньяка, я улегся спать. Утром, когда я с невероятной поспешностью разбрасывал по участку пепел из мангала, в глазах у меня стояли слезы от злобы на себя и от собственного бессилия что-либо изменить. Затем я завел машину и на огромной скорости, не оглядываясь, устремился прочь. Так, наверное, покидают место преступления…»

…После этого эмоционального кризиса Толкачев постоянно имел при себе ампулу с ядом, которую получил от нас. Он рассуждал так: наиболее вероятным сценарием ареста будет вызов в кабинет начальника, где его и схватят кагэбэшники. Поэтому в течение нескольких дней каждый раз, когда его вызывали к начальнику, он первым делом клал под язык ампулу с ядом, чтобы раскусить ее сразу же, как только ему объявят об аресте. Толкачев написал, что в настоящее время из-за дрожи в руках не может удерживать в руках фотоаппарат, однако письменную информацию по секретным вопросам он продолжит составлять. После каждой отложенной встречи Толкачев дополнял приготовленное письменное сообщение еще несколькими страницами. И всякий раз делал приписку, в которой выражал уверенность, что выдержит «шторм» и найдет в себе силы продолжить работу на ЦРУ. Его оператор отметил, что на встрече 16 ноября по его внешнему виду не было заметно, что он перенес сильнейший стресс, — он был абсолютно спокоен.

IV

В сообщениях московской резидентуры в штаб-квартиру ЦРУ отмечалось, что Толкачев, несмотря на апрельские события, «демонстрирует хладнокровие, подтверждая сложившееся о нем мнение как о человеке, который решил передавать информацию во чтобы то ни стало, вплоть до самого конца, даже если этим концом станет его смерть». В ответном сообщении в Москву было подчеркнуто, что полученная в марте от Толкачева информация по авиационным системам распознавания целей («свой — чужой») за пределами ЦРУ не использовалась вплоть до июня, поэтому опасения агента об ее утечке безосновательны.

В течение следующих нескольких месяцев в штаб-квартире ЦРУ активно обсуждались вопросы обеспечения безопасности Толкачева при сохранении прежнего ритма поступления от него секретных материалов. Было принято решение в будущем личные встречи свести к минимуму и проводить не более двух явок в год, а взамен увеличить количество сеансов коротковолновой связи. В этой связи планировалось пересмотреть всю систему связи с ним. Большое внимание уделялось вопросу передачи Толкачеву «обязательного гонорара», т. е. годичных процентов от депонированной суммы. Речь шла и о способах передачи этой крупной суммы, и о ситуации, при которой возможна его расшифровка, а она ведь может возникнуть, получи он в свое распоряжении такие большие деньги! В итоге было решено подготовить окончательный план вывоза Толкачева из страны и вручить ему на следующей встрече.

Штаб-квартира ЦРУ дала указание резидентуре дополнительно проинструктировать Толкачева по вопросам конспирации при сборе разведывательной информации. Было подчеркнуто, что он не должен брать документы для фотографирования домой. В ЦРУ решили, что ему надо свести к минимуму написание ежедневных сообщений-рефератов по секретным документам, с которыми он знакомился за рабочим столом. Также было принято решение продолжить передачу агенту миниатюрных фотокамер, предупредив его об использовании их лишь в случае полной уверенности в своей безопасности. В апреле 1984 года Толкачев вновь выставил сигнал о готовности выйти на личную встречу. На ней он передал две миникамеры с отснятыми кассетами и 39 страниц рукописного сообщения, 26 из которых содержали подробную разведывательную информацию. Он также передал несколько схем советских радарных систем. Все снимки, сделанные камерой, были высокого качества.

На явке Толкачеву были вручены две новые разведывательные фотокамеры, обновленный план по способам связи, письменное задание, лекарства и книги, которые он заказывал, а также свыше 100 тыс. руб. Он вновь отказался принять план вывоза из Союза, заявив, что не имеет возможности его использовать. На встрече Толкачев вел себя спокойно и уверенно. Пояснил, что в его отделе все успокоилось, дальнейшего развития проверка безопасности не имела. Сказал буквально следующее: «Видимо, за руку меня вел сам Люцифер — пронесло, — а ангелы-опричники в лице офицеров КГБ по режиму ничего не заподозрили!»