Книга Великий Могол - Алекс Ратерфорд

Возвращаясь обратно в Агру, падишах мчался за своими телохранителями в сопровождении отряда всадников, включая его верных воинов-раджпутов в оранжевых одеждах, и копыта коня словно выстукивали горькие слова – поражение и крах, поражение и крах. Слова отдавались в голове, но он не мог поверить в то, что случилось.

Войска, которые надеялся перегруппировать Хумаюн, просто растаяли. Некоторые сбежали к себе домой, но большая часть перешла на сторону Шер-шаха. Неужели они верят, что сын низкородного конеторговца способен сокрушить Моголов?.. Омерзительная мысль причиняла страданий больше, чем открытая рана. Но еще хуже было то, что, несмотря на всю его отвагу в сражении, он позволил этому случиться.

Куда подевалась его удача? В Панипате Индостан упал в руки моголов, будто спелый сочный гранат. Легкость, с которой они победили Бахадур-шаха и наследников Лоди, вселила в Хумаюна веру, что его династия непобедима. Возможно, он не понял природу своей новой империи, не осознал того, что восстание неизбежно. Сколько восстаний ни подавляй, будут новые. Вдохновленные успехом Шер-шаха, враги теперь вытеснят его с запада и юга, а также с востока.

В отчаянье Хумаюн так сильно ударил раненой рукой по седлу, что конь испуганно метнулся в сторону, затряс головой и захрапел, чуть не выкинув его из седла. Сильно сжав колени, падишах сумел его успокоить, опустил поводья и похлопал коня по потной шее. Тем не менее, если повезет, ему удастся добраться в Агру до ночи. Трудно будет еще неделю, возможно, дольше, пока остальная часть армии, артиллерийский обоз, багаж и тысячи голов скота не прибудут в город, и у него появится время продумать дальнейшие действия. По донесениям разведчиков, Шер-шах прекратил наступление – хотя бы пока – и не двинулся дальше Канауджа. Возможно, он тоже решил передохнуть…

Только за полночь усталый конь Хумаюна промчал его по улицам Агры вдоль берега Джамны вверх к крепости. В ночи загрохотали барабаны, когда в оранжевом мерцании факелов высоко на стенах он въехал по крутому пандусу во двор. К нему бросился конюх принять поводья, и падишах тяжело спрыгнул с коня.

– Повелитель…

К нему приблизилась фигура в темных одеждах. Когда человек подошел ближе, Хумаюн узнал своего деда Байсангара. Обыкновенно крепкий и даже напористый, теперь он казался осунувшимся; все его семьдесят два года проявились у него на лице. Хумаюн сразу понял, что случилось нечто непредвиденное и неприятное.

– Что такое? Что случилось?

– Твоя мать больна. Последние полтора месяца она жаловалась на боль в груди, такую сильную, что только опиум приносил ей облегчение. Хакимы говорят, что больше ничего не могут для нее сделать. Я хотел послать к тебе гонца, но она не захотела отвлекать тебя от похода… Но я знаю, как она хочет тебя видеть. Лишь это держит ее на земле…

– Я иду к ней.

Поспешив по каменным ступеням в покои матери, Хумаюн больше не замечал красных стен крепости. Он снова был мальчиком в Кабуле, скачущим на пони по травянистой долине, на полном ходу стреляющим по соломенным мишеням, установленным для него Байсангаром, изображая из себя лихого героя, чтобы потом в своих рассказах удивить Махам.

Войдя в комнату матери, властитель почувствовал успокаивающий запах ладана, исходящий от тающих кристаллов в четырех высоких курильницах вокруг постели. Под зеленым покрывалом Махам выглядела очень маленькой. Кожа на ее лице стала словно мятая бумага, но большие темные глаза все еще были прекрасны, и взгляд их, остановившись на сыне, смягчился. Хумаюн склонился и поцеловал ее в лоб.

– Прости меня, я пришел к тебе в пыли и поту, еще не остыв от скачки.

– Мой прекрасный воин… Отец так гордился тобой… Он всегда говорил, что ты самый достойный из его сыновей, самый подходящий, чтобы править… Его последние слова были: «Махам, хотя у меня есть другие сыновья, никого из них я не люблю так, как Хумаюна. Он оправдает надежды своего отца. Никто не может с ним сравниться». – Высохшей рукой она коснулась его щеки. – Как ты, мой сын, мой падишах? Ты победил своих врагов?

Значит, они скрыли от нее новости о его отступлении, с облегчением подумал Хумаюн.

– Да, мама, все хорошо. Поспи теперь. Я приду к тебе утром, и мы снова поговорим.

Но глаза матери уже закрылись, и Хумаюн сомневался, что она его услышала.

В прихожей его ждала Ханзада. Она выглядела осунувшейся. Хумаюн догадался, что тетя провела у постели матери много часов. Но завидев его, она просияла.

– Я возблагодарила Всевышнего, узнав, что ты добрался до Агры, – произнесла она, когда племянник поцеловал ее в щеку.

– Надо поговорить с хакимами…

– Они сделали все что смогли. Мы даже отсылали гонцов, чтобы посоветоваться с Абдул-Маликом, помня, как он спас твоего отца, когда его пытались отравить. Хотя он уже стар и почти слеп, ум его все еще ясен. Но, узнав о симптомах болезни, он сказал, что сделать больше ничего нельзя, только избавить Махам от боли. – Ханзада замолчала. – Она ждала лишь одного – увидеть тебя снова, Хумаюн. Теперь она умрет счастливой…

Хумаюн глянул на кольцо Тимура на своей раненой руке.

– Только что я ей солгал… Сказал, что победил своих врагов. Теперь она будет глядеть на меня из Рая, и я добьюсь, чтобы она мною гордилась… Клянусь… – Неожиданно он почувствовал, как по щекам потекли слезы.

Через два дня Хумаюн вместе с другими мужчинами нес сандаловый гроб с телом его матери, омытым камфарной водой и завернутым в мягкие шерстяные покрывала, вниз к берегу Джамны, где их ждала лодка. Прекрасный, утопающий в цветах сад, один из нескольких посаженных его отцом Бабуром на дальнем берегу реки, теперь достигший своей зрелости, должен стать местом ее упокоения. Хумаюн посмотрел на идущего рядом Байсангара. Несмотря на возраст, дед настоял на том, чтобы сопровождать свою дочь в ее последний путь. Как он сгорбился и осунулся – больше не воин, рисковавший жизнью, помогая Бабуру захватить Самарканд. Еще более глубокая печаль завладела Хумаюном. Ранила его не только смерть Махам, но и чувство того, что рушились многие истины юности. Всю жизнь он был обожаемым принцем, воспитанным так, чтобы творить великие дела, по праву занимавшим свое место в мире. Никогда прежде не знал он, как трудно управлять своей судьбой.

Когда мужчины донесли гроб до реки, Хумаюн поднял лицо к тяжелым серым небесам. Вдруг пошел сильный дождь – поначалу большими, грузными каплями, потом сплошным ливнем, вымочив насквозь его темные траурные одежды. Возможно, этот дождь – знак, посланный, чтобы смыть с него все сомнения, чтобы сказать ему, что, хотя многое имеет свой конец, всегда будет новое начало у того, кто никогда не отчаивается перед лицом горя, несчастья, но продолжает верить в себя и в свою неизбежную свободу.

* * *

Хумаюн оглядел своих советников, так же, как и он, облаченных в траур, который, согласно обычаю, не снимается в течение сорока дней. Махам нет всего четырнадцать дней, но если тревожные донесения точны, осталось мало времени для соблюдения почестей в отношении умершей.