Книга Реванш России - Михаил Делягин

Члены общества, находящегося на этапе разложения родоплеменных отношений, считают полноценными людьми, обладающими всеми правами человека, то есть людьми, на которых распространяется моральное правило «не делай другим того, чего не хочешь самому себе», преимущественно кровных родственников. Именно отсюда возник трогательный обычай выяснения даже самых отдаленных родственных связей: по сути дела, он представляет собой аналог опознавания в режиме «свой — чужой», процедуру выяснения, кто перед вами — человек или же всего лишь человекообразное существо, по отношению к которому нормальны любые нарушения общественной морали и любые преступления.

Затем, в феодализме, представление о человеке «в полном смысле слова» распространяется на людей соответствующего сословия, преимущественно феодалов и их дружинников; при капитализме оно приобретает классовый характер и касается всех граждан соответствующей страны, обладающих имуществом. При империализме массовое представление о человеке «в полном смысле слова» распространяется на всех не люмпенизированных граждан соответствующих государств (а в «социальных государствах» — и на люмпенов).

Для носителя русской и затем советской культуры было характерно наиболее широкое восприятие этого понятия: человеком «в полном смысле слова» считался любой человек вне зависимости от национальности, культуры, благосостояния и образования. Именно поэтому носители нашей культуры терпели столь болезненные поражения при столкновениях с представителями обществ, находящихся, например, на стадии разложения родоплеменного строя: они просто не могли представить себе, что отсутствие прямого кровного родства может быть основанием для отношения к ним как к подлежащим забою животным.

Резкое сжатие категории лиц, воспринимаемых носителями «чекистского» проекта в качестве людей «в полном смысле этого слова», свидетельствует об их коллективной деградации, совершенной в исторически кратчайшие сроки (всего-то за полтора десятилетия), до уровня, примерно соответствующего феодальному обществу.

Есть и другие родственные черты.

Так, в основе «чекистского» проекта лежит глубоко укорененное представление о неотчуждаемой и изначально присущей привилегии, признаку избранности, подобной принадлежности к столбовому дворянству.

Эта привилегия, избранность, впрочем, носит не наследственный, а вполне актуальный характер и заключается, например, в дружбе или хотя бы плотном знакомстве с президентом Путиным, относящимся к периоду до его переезда в Москву иди хотя бы к периоду до его превращения в преемника Ельцина в форме назначения исполняющим обязанности премьера. Как сказал один из членов новой аристократии: «У меня единственная должность, с которой никто никогда ни за что не сможет уволить: я друг Путина».

Принципиально важно, что носители «чекистского» проекта, как правило, в принципе не воспринимают категорию развития и, соответственно, категорию времени. Стандартной позицией, на которой базируется их мировосприятие, является искренняя убежденность (а не просто назойливое декларирование) в том, что «нефть будет дорогой всегда, значит, у нас всегда будет денег столько, сколько мы захотим, и, значит, наша власть всегда будет незыблемой».

Адекватность такого подхода и его влияние на национальную конкурентоспособность, да и сама степень его совместимости даже не с общественным прогрессом, а с простым общественным выживанием, представляются самоочевидными и не нуждающимися ни в каких комментариях.

При этом в силу исключительной узости кругозора, агрессивного типа мышления и низкой образованности носители «чекистского» проекта искренне верят в то, что никакой демократии не существует, а выборы в развитых странах определяются интересами коммерческих и политических кланов. При этом они не только не хотят (так как это противоречит их политическим интересам), но и действительно не могут понять принципиальной значимости формальных механизмов, делающих эти частные интересы абсолютно доминирующими.

Точно так же они, как правило, не в состоянии осознать разницу между зловредным «мировым правительством», централизованно дергающим из «мировой закулисы» за нитки, управляющие разного рода марионетками, и сложнейшей, многоуровневой и постоянно меняющейся системой взаимодействия многочисленных непубличных сетевых структур, существующей на самом деле.

Столь застывшее и примитивное сознание, опрокинутое не в будущее, а в прошлое, также представляется характерным для феодального общества.

Представляется необходимым отметить, что российское общество приобрело феодальный по сути характер еще при Ельцине, в результате либеральных реформ (на что первой, насколько можно судить, обратила внимание Ю. Латынина). Централизация и в целом восстановление государственности, произошедшие при Путине, представляются с этой точки зрения некоторым аналогом перехода от той или иной степени феодальной раздробленности к централизованному феодальному государству, что в целом, безусловно, является шагом вперед.

Однако этот шаг вперед на уровне государственного устройства сопровождался колоссальным откатом назад в уровне доминирующей в государстве идеологии.

Если носители либерального проекта и по сей день хотят встроить Россию в уже существующий мир (причем не ради нее самой, а в первую очередь ради этого мира), то носители «чекистского» проекта хотят заново создать для себя на месте России свой собственный и совершенно особый мир. В этом они обладают значительно большим творческим началом, чем либералы. Носители «чекистского» проекта были бы по-настоящему перспективны с исторической точки зрения, если бы их представления о правильном не базировались бы на их представлениях о прошлом. При этом воспринимаемое ими как образец прошлое не только давно и навсегда изжито, в том числе и нашим обществом (несмотря на все его недостатки), но и искажено их собственным восприятием глубоко и извращенно.

Характерно, что носители либерального проекта во время своего господства были чудовищным образом оторваны от реальности. Просто в силу инерции своего советского воспитания и своей советской культурности они колоссальным образом отставали от вызванной их собственными действиями деградации страны и являлись поэтому (разумеется, с чисто культурологической точки зрения) более передовыми, чем созданное в значительной степени их усилиями государственное устройство.

Носители же «чекистского» проекта, полностью слившиеся с этой реальностью, «переваренные» ею и являющиеся ее неотъемлемой частью, были вполне адекватны ей. В силу этого они смогли обеспечить определенный прогресс государственного устройства, несмотря на то что, успев утратить в ходе социального выживания в условиях реформ значительную часть советского культурного уровня (и не приобретя западного), с формальной точки зрения являют собой на фоне своих предшественников — носителей либерального проекта — ярчайший пример глубокой социальной деградации.

Понятно, что узость социальной базы в сочетании с глубочайшим презрением к подавляющему большинству населения, рассматриваемому исключительно как объект для грабежа, насилия и удовлетворения как личных, так и корпоративных прихотей, объективно требует массового и постоянного применения насилия для поддержания хотя бы относительной устойчивости этой системы.