Книга Нянь, или Мужчину вызывали? - Холли Петерсон

— Ага. — Он сказал это таким тоном, будто ему ужасно хотелось что-то добавить.

— Не знаю, к чему вы клоните, но это не имеет значения. Просто обратите внимание: прошлому работодателю вы сказали, что он пассивно-агрессивный ублюдок, мне вы говорите, что я слишком дергаюсь и переутомляюсь. Улавливаете связь?

— Вы на него ни капли не похожи.

— Но вы все равно находите причины для критики. — Черт, он так классно выглядел в черной пуховой куртке и джинсах.

— Я вас не критикую. Ну, разве что совсем чуть-чуть. Но вам на самом деле не стоит так все усложнять с расписанием для Дилана.

Я заставила себя не смотреть ему в лицо, сама удивляясь тому, насколько задетой я себя почувствовала.

— Что вы имеете в виду?

— Я имею в виду, что ничего ужасного не случится, если Дилан куда-нибудь опоздает или пропустит чей-нибудь день рождения.

— Но он любит дни рождения.

— Нет, не любит.

— Нет, любит.

— Извините, но он их не любит, — упрямо продолжил Питер. — Он не любит толпу, это одна из причин, по которой он не хочет вернуться в баскетбол: толпы и шум сбивают его с толку. Он мыслитель, одиночка, в толпе он начинает нервничать. В тот день, когда он сорвался и не смог бросить мяч в корзину, он перенервничал не столько из-за ответственной задачи, сколько из-за того, что там было слишком много народу.

— Вы с ним об этом разговаривали? Это он так сказал?

— Да, он.

С какой стати он считает, что знает, моего собственного сына лучше, чем я? Мне не нравилось, что Дилан открывается перед Питером больше, чем передо мной. Меня охватило раздражение, но я постаралась не показать этого.

— Я рада это слышать, Питер. Теперь я могу вздохнуть с облегчением. — Я сложила руки на груди. — Дилан не слишком-то склонен к откровенности. Со мной он откровенничает чаще всего перед сном, когда чувствует себя в безопасности в темноте, будто возвращается в материнское лоно.

— Вам бы тоже неплохо время от времени отходить от расписания.

— Вы ничего не знаете о том, каково быть в этом городе работающей матерью с тремя детьми. Вы имеете смутное представление о том, как проходит мой день.

— А попробуйте. Слабо хоть немного отойти от плана?

— Да никаких проблем. Я запросто могу это сделать.

— Точно?

— Да. Но мы не обо мне говорим, а о Дилане.

— Можно, я вам кое-что посоветую? Ну, давайте же прогуляемся.

— Давайте, — сказала я неохотно. — Скажите мне, что еще вы думаете. Хотя мне все равно вас не остановить. Меня это не обидит, честное слово. — Но я все равно чувствовала себя задетой.

— Рад это слышать. — Он явно собирался с силами: сделал глубокий вдох, словно готовился зачитать километровый список моих ошибок. — Вы командуете своим домом, как безупречной телестудией. У каждого ребенка есть расписание своего цвета на доске для записей (а теперь вы хотите то же самое в электронном формате); у всех работников четкий распорядок на каждый день. И от плана никто не отступает. Никогда. И для Дилана это слишком… — Он замолчал.

Я проследила за его взглядом и уперлась глазами в парочку, которая обжималась на расстеленном на песке большом полосатом одеяле, Девушка перекинула ногу через ноги мужчины, и от них трудно было отвести взгляд, настолько они были увлечены друг другом. Вот только этого нам и не хватало — демонстрации сексуальной страсти, где в качестве зрителей только мы двое.

Я откашлялась и зашагала быстрее.

— Ну, мы живем в большом городе, родители работают… Порядок детям только на пользу.

— До определенной степени. Иногда Дилану лучше побездельничать весь вечер. Черт, да разрешите ему хоть разок уйти из школы пораньше, я его на матч свожу. Ему нужно побыть беззаботным ребенком, если вы хотите избавить его от циничности, чтобы он не думал, что увлекаться чем-то — это не круто. Все так налажено, так размеренно. Некогда присесть и вдохнуть запах моря.

Он вдохнул соленый воздух и присел на песчаный холмик. Откуда-то сзади подул ветерок, и верхушка волны рассыпалась брызгами.

— Я никогда не думала, что буду растить детей в городе, я сама не так росла, — напомнила я, сев рядом с ним, но не слишком близко. — Я бы и рада была жить здесь, но работа держит нас в городе.

— Значит, надо это компенсировать.

— Ну, я же вас наняла.

— Просто напряжение городской жизни не дает детям жить счастливо. И матерям тоже.

— Вы меня, конечно, извините, но что вы знаете о матерях нашего круга?

— Вообще-то я с ними часто общаюсь, когда забираю детей, вожу их в гости, в парк. Они многое мне рассказывают. Они не воспринимают меня как прислугу, вроде Иветты или Каролины. Они часто мне исповедуются, и это довольно забавно.

— И что они говорят?

— Ну, сначала они вроде как хотят проверить, зачем парню такая работа. Когда они с этим разберутся и выяснят, что я работаю над проектом для государственных школ, они очень быстро расслабляются. И начинают разговаривать. Они говорят о мужьях, о том, как они их ненавидят, как их вечно не бывает дома. Все эти «соломенные вдовы» с Уолл-стрит! Я просто слушаю, чтобы они почувствовали, что кого-то волнуют все эти глупости, из-за которых они так нервничают. Одна меня спросила, серьезно так, «как мужчину», нормально ли, по моему мнению, что подрядчик хочет сто тридцать семь тысяч долларов за ремонт гардеробной ее мужа.

— Да, это, должно быть, шокирует. Такие суммы…

— Не просто шокирует. Вас не беспокоит, что ваши дети общаются с этими семьями? — Его волосы от ветра легли на лицо, пара прядей попала в рот, и мне захотелось убрать их. Господи, я что, как Мэри Кей Летурно, та учительница, что переспала со своим тринадцатилетним учеником-самоанцем, отсидела в тюрьме и потом вышла за него замуж? Но потом я вспомнила, что Питер взрослый мужчина ста восьмидесяти сантиметров ростом и всего на шесть лет меня младше.

— Ну да, но я стараюсь поддерживать правильные взгляды в нашем доме.

— Но вы не можете противостоять тому, что они видят. Я вчера водил Дилана к Гинзбергам поиграть, и там мать обрабатывала дом, как спортивную машину.

— Что?

— У миссис Гинзберг две женщины в белой форме и один мужчина в рубашке с галстуком протирали щели по краю окон ватными палочками. Думаете, это нормальное место для детских игр?

— Нет, не думаю.

— А в комнате мальчика шикарные бело-голубые простыни с его инициалами и подушки с оборочками, книги расставлены по алфавиту, а футболки отглажены и лежат в ящиках. Кто вообще гладит футболки?

— Не знаю, мы не гладим. — Я словно оправдывалась.

— И сколько стоят эти простыни? Я вас давно собирался спросить.