Книга Бедная Настя. Книга 8. Воскресение - Елена Езерская

— Я вас задерживаю, Василий Егорович? — спросил Репнин, вдруг осознав, что библиотекарь не уходит только из-за него. Еще час назад, если верить напольным часам близ конторки, тот обошел читальный зал, приглушив фитили керосиновых ламп на свободных столах, и принес для князя еще одну лампу — за окном в считанные минуты после шести пополудни быстро и непроходимо потемнело.

— Не смею беспокоить ваше сиятельство, — поспешно сказал тот, опуская голову за конторку, и князь почувствовал себя неловко: дома библиотекаря ждет семья — жена, дети.

Библиотекарь Матвеев приехал на Аляску еще лет десять назад с экспедицией Лаврентия Загоскина, составившего один из лучших трудов по описанию бассейнов главных местных рек — Юкона и Кускоквима, названный им «Пешеходной описью части русских владений в Америке», где собрал уникальные сведения о климате этих районов, их природе и жизни местного населения, с которым и сам, и компаньоны его установили дружеские отношения. А кое-кто даже укоренились, как Матвеев, прежде служивший учителем географии в одном из пензенских училищ и решивший после того путешествия окончательно поселиться здесь, — женился на алеутке, крещеной в православие, завел детей и с удовольствием исполнял обязанности библиотекаря в свободное от преподавания в местной школе время.

— Простите меня, Василий Егорович, — с извиняющейся улыбкой кивнул библиотекарю Репнин и поднялся из-за стола, закрывая папку с записями и собирая прочитанные манускрипты и книги в стопку, — мысли, почерпанные мною из этих трудов, оказались столь важными, что невольно увлекли меня совершенно в сторону от реальной жизни.

— Но, надеюсь, время потрачено вами не напрасно? — сердечно отозвался Матвеев. — Вы нашли то, что искали?

— Да! О, да! — промолвил Репнин, принимая из его рук накидку из тонко выделанной кожи с собольим воротником и на меху: погода стояла промозглая, и только она и спасала от ветра и сырости.

Еще раз поблагодарив при выходе библиотекаря, князь ушел, прижимая к себе под плащом папку с бумагами. Нашел ли я то, что искал? — усмехнулся Репнин. Разве мог он сказать библиотекарю, что искал в этот вечер в книгах не столько подтверждение своих размышлений о будущем государства, а забвение от тревоги, вызванной переносом отплытия фрегата, на котором должен был отправиться в Японию. Туда, в порт Хокадате приезжала Анна, тайно покинувшая Петербург несколько месяцев назад.

Этой встречи князь ждал с особым волнением — вернувшись в Ново-Архангельск из поездки на остров Уналашка, где он знакомился с жизнью русского поселения, Репнин получил письмо от Анны, и ее ответ, хотя и был облечен в изящную форму и дан в сослагательном наклонении, подразумевал — «да», чему Михаил поверил не сразу и еще долго перечитывал обращенные к нему строки: «Однако по прошествию времени считаю ваш план соединения наших семей уместным, ибо никем из близких нам людей в нем не было найдено ничего предосудительного к памяти наших покойных супругов и к счастью наших детей. За сим полагаю возможным исполнить последнюю волю моей любимой сестры и обожаемой вашей супруги с тем, чтобы благородная душа ее на небесах возрадовалась и служила нам впредь добрым и верным покровителем. Вам же остается выбрать решение, которое обяжет меня ждать вас здесь, в Петербурге или отправиться за вами в Новый Свет, дабы соединить наши фамилии по всем правилам и законам Божьим…».

Убедившись, что прочитанное не снится ему, Репнин в порыве был готов немедленно ехать на встречу с Анной, пока торговая бригантина Российско-американской компании еще стояла в доках Ново-Архангельска, но вместе с тем понимал и то, что даже такое существенное обстоятельство, как женитьба, не дает ему пока основания для скорого возвращения в столицу. Но не превратит ли для Анны слишком долгое ожидание возвращения князя в Петербург в повод для лишних раздумий о данном ею согласии — искреннем, но, вполне возможно, импульсивном, и не изменит ли она своего мнения об их браке, осуществление которого задержится на неопределенное время? Однако имеет ли он право просить Анну приехать к нему и подвергнуть ее испытанию столь тяжелого и утомительного переезда и, тем более, лишать Анну цивилизации, а, главное, общества детей, которые ни в коем случае не могли быть перевезены на Аляску, ибо быт здесь был приемлем лишь для привыкших к суровой жизни промышленных работников и аборигенов?

Разумеется, женщины в крепости жили, но в основном они были из местных индейских племен: с удовольствием постигали православие и носили русскую одежду — ситцевые платья, косынки или ленты, вплетая их в косы. Жены же счетовода главной конторы Лысова и библиотекаря Матвеева и вовсе одевались, как мещанки, так что по внешнему виду их было бы трудно отличить от какой-нибудь аптекарши или чиновницы в небольшом уездном городке. К благородным дамам ново-архангельского женского собрания относились супруги купцов, имевших постоянное дело на этих землях и не отлучавшихся с момента приезда на материк, ведя все дела с родиной через партнеров и управляющих компании. А возглавляла эту табель о рангах жена правителя крепости капитан-лейтенанта Родичева — урожденная княжна Гагарина, принадлежавшая к старинной русской титулованной фамилии и безропотно приехавшая на Аляску вместе с назначенным в Ново-Архангельск мужем, будучи беременной первым ребенком.

Екатерина Павловна — изящная, всегда по моде одетая и причесанная брюнетка по возрасту не старше Анны — не только руководила в крепости светской жизнью, но и учила в действовавшей на острове школе русской грамоте и музыке индейских детей, не жалея на то сил и времени. А по субботам собирала всех офицеров гарнизона и старших промышленников на музыкальный салон, в котором чудесным контральто пела романсы и арии из опер, с успехом аккомпанируя себе на стоявшем в гостиной рояле, специально привезенном по просьбе ее супруга из Европы. И все же, хотя быт в крепости был обустроен основательно и добротно и, в общем-то, мало чем отличался от жизни любого губернского городка, а дом коменданта, где жил Репнин, обставлен был с комфортом, — в нем даже были стекла в рамах окон! — Михаил пребывал в смятении: стоит ли спешить с заключением брака, вызывая Анну сюда для венчания?

Екатерина Павловна, отметив озабоченность посланника Александра, как-то затеяла с Репниным разговор, по-женски умело вызвав его на откровенность, и, выслушав все доводы «за и против», спросила — чего в действительности вы боитесь, князь? И от ее прямого вопроса и пытливого взора умных и доброжелательных глаз Репнин смутился, ибо не хотел, точнее, боялся признаться даже самому себе, что, оттягивая под разными предлогами решение о приезде Анны, он пытается понять, готов ли он к тому, чтобы соединиться в реальной жизни с той, что всегда была для него предметом стороннего и восторженного обожания.

Парадокс заключался в том, что Репнин все еще помнил даже не саму Анну, а свое чувство к ней — трогательное и возвышенное. Полный романтических грез и иллюзий, он на самом деле никогда не знал настоящей Анны — женщины, матери. Все это досталось его другу — Владимиру Корфу. Репнин же все это время жил идеальными представлениями о той, что поразила когда-то его воображение. И поэтому, когда Лиза перед уходом взяла с него клятву обвенчаться с Анной после ее смерти, Репнин как будто вернулся в прежние времена и погрузился в сладкий сон, в котором он неоднократно по молодости рисовал себе счастливый момент соединения с Анной. Однако сон этот был похож на книжную историю, сочиненную им под впечатлением своего увлечения Анной, и не имел ничего общего с реальной жизнью.