Книга После войны - Ридиан Брук

Центр встретил его жаркой духотой, и у Ози закружилась голова от тепла. Пришедших в выставочный зал за теплом и бесплатными газетами оказалось столько, что подобраться к щиту с объявлениями оказалось почти невозможно. Афиша недавно учрежденного англогерманского Frauenclub[50]извещала о выступлении миссис Т. Харри с рассказом о «Путешествии из Каира в Иерусалим» и грядущем приезде великого английского поэта Т. С. Элиота с лекцией на немецком и английском о единстве европейской культуры. Ози задержался перед фото, разглядывая лицо с волевым подбородком, но так и не решил, мужчина это или женщина. Другая афиша приглашала на фильм «Британия это может» и слайд-шоу о племени патан, живущем на границе Афганистана и Раджастана.

Хоккер сидел на своем обычном месте и читал английскую газету, запас которых держал в рабочей сумке, чтобы их не украли. Здесь он проводил едва ли не все время. Да и зачем куда-то выходить, когда мир сам идет к нему. Хоккер, как ни один другой гамбургский спекулянт, контролировал нелегальную торговлю провиантом. Все грязные речушки, ручейки и протоки так или иначе заворачивали к Хоккеру. Вам что-то нужно – идите к Хоккеру, и он все достанет. Если, конечно, вы в состоянии заплатить.

Чтобы попасть к нему, Ози пришлось пробиться через толпу. В черном пальто и хомбурге Хоккер напоминал похоронных дел мастера. Склонившись над газетой, он медленно водил пальцем по строчкам. Шляпа лежала рядом на столе, ее узкие поля намокли от растаявшего снега.

– Привет, герр Хоккер! Что там сегодня, в Томми – ландии?

Хоккер даже не поднял головы:

– Ози Лайтман. Дела в Томмиландии не очень хороши.

– Вот как? А что случилось?

– Томми не хочет платить за оккупацию. Томми говорит, почему немцы должны есть, когда нам самим не хватает?

Герр Хоккер любил похвастать как своим английским, так и умением переводить с него. Прежде чем переходить к делу, Ози всегда старался сыграть на этой слабости и подтолкнуть Хоккера прочитать что-нибудь; обычно ему удавалось сбить цену на несколько сигарет.

– А тут еще зима некстати, – продолжал Хоккер.

– Отто говорит, она продлится тысячу лет, – вставил Ози. – В наказание за все, что мы натворили. Не расцветет вишня в Штаде. Не будет яблок в саду. Солнца на шторах. Купания голышом в Альстере. Только тысяча лет льда и снега. Что думаете, герр Хоккер?

– Похоже, что так. В Германии замерзли все реки. Даже Рейн. – Хоккер неторопливо и с достоинством лизнул палец и перевернул газетную страницу. – Мы знамениты. Посмотри сюда. О нас пишут на седьмой странице «Дейли миррор», здесь даже есть фотография Гамбурга.

У Ози округлились глаза. В самом центре газетной страницы был напечатан снимок того самого, стертого с лица земли жилого квартала Хаммербрука, где жил когда-то он сам. Это там Ози видел, как плавились окна, как пузырилась дорога и как раскаленный ветер сорвал с какой-то женщины всю одежду. Он даже сейчас услышал тот ветер – как будто церковный орган зазвучал вдруг всеми нотами, – увидел падающие с неба красные снежинки пепла и пылающие прямоугольники дверных проемов, похожие на огненные обручи, через которые в цирке прыгают львы. Зорбенштрассе. Миттельканал. Люди тонули в плавящемся асфальте. У матери вспыхнули волосы! Мозги вытекали через нос и сползали по вискам. Люди съеживались, словно манекены в портняжной мастерской. Bombenbrandschrumpffleisch, так они это называли. Тела, высушенные огнем.

– Mutti…

– Эй, парень, ты в порядке?

Ози зажмурился и резко открыл глаза, отгоняя страшные видения. Еще раз посмотрел в газету, на свой уничтоженный, растертый в каменную крошку квартал. На картинку с новым жилым комплексом.

– Они построят нам новый? – спросил он.

– Это для томми. И, прежде чем строить, они всех оттуда выгонят. Тут написано: «160 миллионов фунтов в год. Научим немцев презирать нас».

– А это что? – Ози указал на рисунок: британская пара у развалин дома и слова мужчины в «пузыре»: «Давай переедем в Германию. Я слышал, там много больших и красивых домов».

– Что он говорит?

– Шутит. Говорит, что жить в Германии лучше, чем в Англии.

– Томми чокнутые. Им бы только шутить.

– Итак. Что тебе нужно сегодня, Ози Лайтман?

Ози положил на газету часы, и Хоккер тут же, с ловкостью фокусника, прикрыл их шляпой.

– Что хочешь за них?

– А вы даже не взглянете?

– Уже взглянул. Хорошие часы. Надежная германская марка.

– Лекарство и шоферское удостоверение.

Хоккер стрельнул в мальчишку глазами:

– Ты просишь о том, что трудно достать. – Он поднял шляпу, посмотрел на часы, потом взял их и поднес к уху. Ози знал – если слушать недолго, то разницы и не заметишь.

– Это часы моего отца.

Хоккер бросил на него скептический взгляд:

– В Хаммербруке такие часы никто носить не мог.

– Вы можете достать удостоверение?

Хоккер выковырнул что-то, застрявшее в зубах. Осмотрел – кусочек бекона? – и рассеянно отправил обратно в рот.

– Часы мне не очень-то и нужны. В наше время знать время никто и не хочет. В час ноль время не важно. Все застыло. На время нет времени.

– Что-то же они стоят.

Хоккер сунул руку под одежду и положил на газету три продовольственных купона.

Ози покачал головой. Мало того, что томми гоняли его весь день, так теперь и Хоккер жмется.

– Десять.

Хоккер рассмеялся и поднял шляпу – мол, забирай.

– Три или ничего.

Ози посмотрел на купоны. Один – на хлеб, один – на молоко и яйца и еще один – на маргарин. Придется, конечно, объясняться с Берти, придумывать какую-то причину, но мысленно он уже готовил завтрак, которым можно насладиться утром.

Хоккер подтолкнул к нему три купона:

– Бери. Часы не съешь.

Льюис брился перед зеркалом. Чтобы не разбудить Рэйчел, он даже не стал смывать пену с лезвия, а стер ее пальцем. Все ванные в доме были выложены элегантными золотисто-горчичными плитами, к чему Льюис никак не мог привыкнуть: каждый раз во время бритья он ощущал себя офицером индийской армии, нежащимся в роскоши, достойной какого-нибудь набоба. Даже мысль о собственном расположении к туземцам, которым он позволил сохранить их собственность, не помогла – он чувствовал себя всего лишь еще один мародером.

Закончив бриться, Льюис вытер насухо лицо и привел себя в порядок. Лежавшая под стаканом серебристая полоска с презервативами напомнила о том, что за три месяца использован был всего один. Факт гнетущий.

Льюис оставил презервативы на месте в наивной надежде, что Рэйчел, может быть, увидит их, все поймет и захочет изменить ситуацию в лучшую сторону. Такой до нелепости кружной путь к сексу вряд ли мог обещать перемены, но веру в собственную способность что-то сделать, поговорить с женой откровенно он давно уже потерял. Пытаясь вспомнить случаи, когда они открыто обсуждали эту тему, Льюис обнаружил только один: как-то в период ухаживания он бесстрашно объявил Рэйчел, что она еще до конца года станет миссис Морган. Утрату ею интереса к сексу, как и головные боли, и то, что засыпает она только под утро, он объяснял себе ее общим состоянием, которое называл, прибегая к помощи эвфемизма, «поствоенным блюзом». Рано или поздно дела пойдут на лад, с надеждой думал Льюис, искать другие методы лечения ему было просто некогда.