Книга Семмант - Вадим Бабенко

Не смотри на них, они жрут и пьют, и слышат только себя! — хотел я крикнуть ей во весь голос, сам перемазанный устричным соком. Я жрал и пил вино, и слышал только себя. Толку от слов не было никакого — это знали все, говорившие до меня о том же. Знал я сам, ничтожный болтун, и Ди Вильгельбаум, и Малышка Соня. Знали даже и те, кто никогда не размышлял об этом. Лидия, например — она теперь смотрела в упор, и мне не нравился ее взгляд. И еще пара за соседним столом — мелкие, ничтожнейшие людишки!

Взять даже любовь… — начал я, но она меня перебила. А соседи, мне показалось, еще более навострили уши.

Ты всегда хочешь все разрушить? — спросила Лидия хриплым голосом. — Тебе плохо, когда все хорошо?

Может, ты хочешь разрушить мир? — добавила она еще. — Боюсь, у тебя не хватит сил.

Я начал было отрицать и клясться, но вдруг затих и съежился под ее взглядом. Позабытая тень пронеслась наискосок через зал. Я понял, что она ее видит тоже. Разрушительный импульс, пережитый в юности, послал привет из дальней мглы. Мне хотелось сказать, что и это иллюзия, не больше, но слова вдруг исчезли, я лишь тряс головой. Отгонял наваждение, от нее, не от себя, чувствуя в растерянности — с ним не сладить.

Потом мы ушли, она была холодна. Задумчива, отстранена, молчалива. Еще была надежда, что не я тому виной. Что она вновь думает о слабоумном принце, о мечте, которой не суждено сбыться.

Мы расстались у ее парадного, Лидия сослалась на какие-то дела. Я хотел успокоить ее, рассказать о чем-то веселом. Например, о фокуснике Симоне — но нет, она не желала слушать.

Я встревожился по-настоящему на другое утро. Телефон Лидии был отключен, электронный мессенджер не подавал признаков жизни. Я названивал и названивал, не желая сдаваться. Написал ей несколько писем, последнее — в недоумевающе-оскорбленном тоне. И уже знал при этом: все очень плохо.

Через пару дней мои нервы сдали. Я метался, не находя себе места, корил себя, ругал, ненавидел. Было ясно, всему виной моя злополучная речь в субботу — но нельзя же, нельзя принимать ее всерьез! Неужели, думал я, мы столь беспечны, глупы, небрежны?

Мысль о том, что все может рухнуть — глупо, бесславно, в один миг — была невыносима. Неужели так легко не простить — почти ни за что? Город февраля, залитый мартовским солнцем, грубо ухмылялся мне в лицо. Я не выходил на улицу, бродил по комнатам, растерян и жалок. Выискивал оправдания — себе и Лидии, ее молчанию, жестокой позе. Я не знал, что сделать, что предпринять — а потом решился, более не стыдясь: подкараулил ее у дома, в чахлом сквере у подъезда, на виду у консьержа.

Голова кружилась, и асфальт уходил из-под ног. Ничего, — говорил я себе, — ничего, терпи. Может, что-то случилось, может она больна? Или вдруг — авария, госпиталь, неподвижность? Вот и правильное решение — сначала ждать здесь. Потом звонить в дверь, опрашивать соседей, поднимать тревогу…

Нет, нет, я конечно знал: все куда проще. Она в полном порядке и не желает меня видеть. Просто я оступился — и вот лечу; под моим канатом нет страховочной сетки. Публика безжалостна — то есть, безжалостна Лидия, и мир беспощаден, он не слышит мольб. Но я все равно умолял, просил — как еще недавно молил о любви. Пусть, пусть она появится наконец, пусть говорит со мной, хоть недолго.

Я хотел объясниться — нагромоздить на лишние фразы новые ворохи ненужных фраз. У меня в мозгу вызревали сотни формулировок. Целые концепции рождались там — они сделали бы честь не самым худшим из философов.

Я хотел рассказать ей о стихиях воззрений, не поддающихся ни предсказанию, ни расчету. Об их жизни и смерти, об импульсе разрушения, что приходит и отступает, возрождается и пропадает вновь. От него не избавиться, ибо каждый — и ленив, и нетерпелив, и слаб. Как бы я ни бежал протеста, протест рождается, и его не скроешь. Как бы я ни старался быть терпимым и кротким, импульс разрушения тычет кругом стальной тростью. Он выискивает стереотипы и бьет наотмашь — не во все, лишь в самые вопиющие из них. Лишь в те, от которых совсем уж тошно. Ведь в целом я не злобен, нет-нет, я не…

Все это я хотел растолковать Лидии, а еще — что я отнюдь не могуч. Неразумен и в чем-то глуп, несмотря на Семманта. Сил моих хватает ненадолго, а когда они кончаются, я могу лишь одно — рушить, не думая, швырять, не глядя, подбрасывать, не ловя. Так поступает слабый — я. Можно ли за это меня казнить?

Я ждал у дома, топтался возле грязной скамьи. Консьерж сначала был удивлен, а потом, мне казалось, глядел с насмешкой. Мне было плевать, я его не замечал. Пусть, пусть смеются все — консьержи, таксисты, официанты…

И Лидия появилась — порывиста и красива. Она пришла не одна, ее спутник был мне незнаком и ничего не значил. Привет, — кивнул я как ни в чем не бывало. — Давно не виделись. Хочешь кофе?

Лидия не смутилась, даже не повела бровью. Ты зря пришел, — сказала она по-английски. Сказала и отвернулась, стала возиться в сумочке. Спутник, которого я не видел, наверное ухмылялся так же, как и консьерж.

Кофе? — я повторил, стараясь попасть ей в тон. — Чай, коньяк, может пригласишь зайти?

Пока-пока, — пробормотала Лидия, потом нашла ключи и наконец подняла на меня глаза.

Нет, не приглашу, — сказала она раздраженно. — Ты зря пришел, нам вряд ли стоит быть вместе. — И прибавила: — Мне казалось, ты это понял.

Я понял, — вскричал я в отчаянии, — я думал, я не согласен! Послушай меня, я все объясню. Созидание — это так непросто! Пустоту не заполнить кем попало! Нужно быть терпимей, в конце концов…

Но нет, она конечно же не стала слушать. Разрушение заразно, да и, к тому же, в ней жил свой собственный импульс — еще бескомпромисснее моего. Весь мир, ее дом, улица и сквер завертелись, будто в яростном вихре. Консьерж и спутник унеслись в пространство, в пыльное облако, за горизонт. Мы остались один на один — и на мне не было ни щита, ни доспехов.

Она сказала мне много слов — раскалывая на части, уничтожая, без возможности склеить. Всем своим существом она любила создаваемый ею хаос. Видя близость свободы, она рвалась к свободе — от меня. Общее сумасшествие являло себя без маски — широким оскалом, во всей красе. Когда-то я лишь думал, что так бывает. Теперь наблюдал воочию, словно со стороны.

Не звони мне больше! — заявила она на прощанье. Голос был бесстрастен, это ранило сильней всего. Я стоял, ухмыляясь, стараясь сдержать слезы. Иллюзия общей сущности ускользала, как тень химеры. Лидия Алварес Алварес ускользала из моей жизни. Ускользала с радостью, навсегда.

Глава 16

Признаю, после того, как хлопнула дверь подъезда, это была моя первая мысль — навсегда. Но и добавлю, я отмел ее почти сразу. Просто заставил себя выкинуть ее из головы. Заставил себя не верить — в «навсегда», «никогда» и проч.

История не могла закончиться так внезапно. То, что можно разрушить, еще не было создано в полной мере — место, где была пустота, саднило памятью о пустоте. Вакуум, полный яда — от него до сих пор действовал антидот. Не позволяющий опустить руки.