Книга Дело Нины С. - Мария Нуровская

– Чтобы ездить в Карвенские Болота.

– В Карвенские Болота я могу вас всегда отвезти, – ответила сестра резонно.

А мне вспомнилась басня о стрекозе и муравье. По мнению Зоси, я была той стрекозой, которая не думала о том, что когда-то придет зима. Может, и придет, но сейчас лето!

Сентябрь 1992 года

Дом стоит. На окраине луга. Достаточно выглянуть за окно, чтобы увидеть гордо вышагивающих в высокой траве аистов. Строительство, по правде говоря, прошло не так гладко, как мы надеялись. Я вынашивала в мечтах крышу, крытую соломой, как это было во времена осевших здесь голландцев, но подрядчик настойчиво убеждал остановиться на черепице. Он утверждал, что с соломенной крышей в будущем не оберешься хлопот. В конце концов я поддалась на его уговоры и согласилась на черепицу цветов осени, то есть коричнево-терракотовую.

Внутри, на первом этаже, находится гостиная с камином, соединенная с кухней, дальше маленький коридорчик, направо мой кабинет, прямо ванная комната, налево маленькая котельная и выход на крыльцо. С южной стороны пристроена терраса, на которую ведет балконная дверь из гостиной. Чтобы попасть к главному входу, надо обойти дом, поэтому все входят через террасу.

Наверх ведет деревянная лестница с красивой балюстрадой. Я долго искала мастера, который мог бы украсить ее кашубскими мотивами. Началось все с того, что меня привела в восторг придорожная часовенка со скорбящим Иисусом. Страдание, застывшее на его деревянном, покрытом краской лице, впечатляло. И под пробитыми гвоздями стопами Христа надпись: Jedn drëdżému brzemiona niesta . Я спросила, кто автор скульптуры, и узнала, что он и ныне здравствует, живет примерно в двадцати километрах отсюда. Я поехала туда и увидела весьма преклонных лет художника. Он отнесся ко мне с недоверием, но, когда узнал, что я не туристка и у меня есть дом в этих местах, стал разговаривать со мной совсем по-другому и не обиделся на такой несложный заказ. «Все для людей», – сказал он. Балюстраду вырезал прекрасную.

На втором этаже – небольшой холл, две спальни и ванная. Вид на море закрывает ряд старых дубов, но, когда открываешь окно, слышен его шум.

Я уже знаю, я полюблю сюда приезжать. Таким образом, наша почтенная брвиновская вилла получила серьезного конкурента. Однако я больше чем уверена, что сумею разобраться со своими чувствами.

5 октября 1999 года

Мы часто ходим с Пётрусем к руинам замка, расположенного от нашего дома всего в нескольких километрах. Когда-то в этих стенах жизнь била ключом, проходили шумные собрания шляхты и устраивались балы, а теперь царит тишина… Удастся ли мне оживить это место? Силой воображения воскресить его, заселить людьми? Бродит у меня в голове одна идея, скорее даже наметки идеи, но до ее осуществления еще далеко. Может, когда я останусь здесь одна, что-нибудь из моих задумок и получится.

На пару дней приехала Габи и, уезжая, забрала с собой Пётруся. Отговариваться уже нечем, я должна решиться: либо я начинаю работу над книгой, либо отказываюсь от замысла.

Посоветуюсь с ближайшим соседом и, можно сказать, уже другом, паном Карликом, пенсионером, в прошлом штейгером, то есть горным мастером, из Силезии. Мы знакомы с тех времен, когда у меня еще не было дома и я приезжала сюда на отдых. Он появлялся обычно, когда местность пустела. Выходя на вечернюю прогулку, я часто замечала вдали его сгорбленную фигуру.

Он живет в доме, построенном собственными руками: по его словам, у него не было другого выхода. Врачи сказали, что, если он не проветрит легкие от угольной пыли, ему конец. Поэтому он постаскивал, как сорока в свое гнездо, какие-то плиты, куски гофрированной жести, купил немного древесины и смастерил из этого свою резиденцию. Так он называет свое жилище. Мы часто беседуем вдвоем в его конуре за сколоченным из досок столом, потому что пана Карлика никак не удается зазвать «в мои салоны». Здесь, правда, нет электричества, зато есть коза, железная печка с трубой, которая служит для обогрева и готовки, а если открыть дверцу, то она выполняет роль также маленького камина.

Есть еще кровать, застланная покрывалом с кашубскими узорами, а на стене висит полка с книжками.

Я ловлю себя на том, что рассказываю этому человеку такие вещи, о которых до этого никому открыто не говорила. Я очень недоверчива по природе, но его лицо, с крупицами угольной пыли, въевшейся в морщинки вокруг глаз, располагает к откровенности.

Мы сидим за столом, едим только что пожаренных хозяином окуней и запиваем их «штейгеровкой», как пан Карлик называет наливку собственного производства.

– Ты как будто многого в жизни добилась, Нина, – говорит он. – И семья у тебя вроде как есть… дочери, внучок, а мужчины вот рядом не видно. А женщина ведь ты красивая.

– Нет его и не будет.

– Это почему?

– Потому что… в моей жизни царит полный кавардак, и для мужчины в ней нет места…

* * *

«А в моей жизни есть место для женщины?» – подумал комиссар.

До сих пор у него не складывались с ними отношения, и вина, несомненно, лежала на нем. Нина С. говорила дочерям о благодати любви, он, видимо, этой благодати не удостоился. Он ни по кому не тосковал. Единственным человеком, к кому он испытывал какие-то чувства, была его мать. Но она-то больше всего и переживала по этому поводу. «Ендрусь, когда я познакомлюсь со своей невесткой?» – спрашивала она в каждый его приезд в родной дом. Может, как раз поэтому он бывал там так редко.

То, что дочь Нины С. рассказывала о своей сестре Лилиане, показалось ему удивительно знакомым. Он тоже никому не умел открыть свою душу, и ни одна из партнерш ничего не знала о его жизни. Ну а его парт нерши… Проблема была не в том, как комиссар с ними знакомился, а в том, как потом разрывал эти отношения. Случалось, что при расставании он слышал парочку крепких слов в свой адрес, из которых самым мягким было слово «трус». Но как он мог сказать женщине, что он ей ничего не обещал и ему нужен был только секс?

«Интересно, как эта Лилиана выглядит?» – мелькнула у комиссара мысль. Он ждал этой встречи.

Конец октября 1999 года

Мне удалось разыскать женщину, которая работала в замке до того, как его покинули владельцы. Пани Геновефа уже почти слепая и с трудом передвигается по квартире.

– Я вас почти не вижу, – говорит она. – Какая вы? Старая или молодая?

Я на минуту задумалась.

– У меня уже есть внук, – отвечаю я дипломатично.

– Внук, – бормочет она, и лицо у нее по-прежнему недоверчивое. – Чего вы от меня хотите?

– Я хотела бы написать книгу о жителях замка…

– Жители замка уже почти все в могиле, зачем их тревожить?

– У них наверняка была интересная жизнь.

– Как знать? – пожимает она плечами. – Это были немцы, а теперь здесь повсюду поляки, зачем полякам читать о немцах?

– О людях, пани Геновефа, – убеждаю я ее.