Книга Принцип Д'Аламбера - Эндрю Круми

Опровергать его было бессмысленно, и в любом случае я был вынужден признать истинность того, что он мне сказал. Поскольку все в этом мире явно ложно и лишено субстанции, то и существовать все это может только в мыслях тех, кто придал воображаемым вещам некое бытие.

— Жена Фергюсона была вашей любовницей? — спросил я.

— У того Фергюсона, который работал у меня, не было никакой жены.

— Проводить какие исследования помогал вам Фергюсон?

— Я занимаюсь, — ответил он, — энциклопедическим обозрением обитателей других миров; их языками, искусствами и науками. Если желаете, можете почитать мои сочинения. Возможно, это вас позабавит.

Я нисколько не удивился, обнаружив в томе, который показал мне герцог, слова Магнуса Фергюсона.

— Вы украли его труд и обращаетесь с ним как со своей собственностью. Вы использовали Фергюсона, он написал сочинение, а вы издали его под своим именем.

— Если это то, во что вы хотите верить, то я не стану злить вас, отрицая это. Будучи опубликованными, слова любого автора перестают быть его собственностью, отныне они принадлежат читателю. Магнус Фергюсон отказался от всех прав на свои мысли с того момента, как они начали жить вне его сознания.

Я начал читать.

Марс

В господствующем языке этой планеты все воспринимается как объект; действия, отношения или определения вынуждают носителей языка рассматривать новое явление как другой объект, требующий собственного названия. Так, например, такая фраза, как «птица летит», превращается в слово «птицелет», то есть в существительное, отличное от существительного «птица». Подобным же образом фраза «та белая птица летела над синим озером» становится единичным объектом (компонентами которого становятся птица и озеро), некоторая модификация которого передает понятие прошедшего времени.

Этот язык объектов контрастирует со своим главным соперником по популярности на планете; второй язык конструируется исключительно из отношений. Для говорящего на языке отношений такое понятие, как «по направлению к», совершенно ясно и исполнено смысла, в то время как для носителя объектного языка такое понятие является невразумительной бессмыслицей. Последние поймут фразу «по направлению к морю» просто как какое-то «море». Для второго племени слово «море» будет казаться бессмысленным до тех пор, пока не будет определено какое-либо отношение, например, приближение к морю или вид моря.

Среди менее распространенных языков планеты есть очень интересные случаи. Один язык полностью состоит из запахов, секретируемых специальными железами, а на другом изъясняются с помощью камней, передвигаемых определенным образом. (Наш собственный способ общения с помощью определенных вибраций воздуха или с помощью жестов является поистине таким же странным.) Грамматика этих языков не поддается описанию из-за своей примитивности, хотя на планете есть еще один язык, поддающийся хотя бы частичному пониманию. Этот язык представляется состоящим исключительно из отвлеченных понятий. Для носителей этого языка сама идея возможности существования камня независимо от наблюдателя представляется абсурдной. Смысл имеют только фразы типа «мой камень» или «камень, который я, кажется, вижу», и так далее. Трудность перевода на такие языки становится очевидной, если задуматься о проблеме объяснения наших понятий. Например, мы можем перевести слово «гордость» практически на все человеческие языки (хотя при этом значение будет несколько изменяться). Объяснить это понятие носителю чуждой внеземной культуры, не имея знаний об особенностях того общества, — невыполнимая задача.

— Вас заинтересовал этот пассаж? — спросил герцог.

Я ответил, что его замечание о языке, в котором каждое понятие является отвлеченным и субъективным, показалось мне особенно подходящим для мира, в котором он это писал. Он нахмурился, когда я ему это сказал, заметив, что не знает, о какой части текста я веду речь. Я показал ему слова, которые только что прочитал, он внимательно к ним присмотрелся и сказал мне, что это отчет о производстве и окраске определенных тканей. Я принялся читать дальше.

Юпитер

Существа, которые свободно плавают над поверхностью этой большой планеты, не имеют понятий твердости или «объекта», отличающих свойства планеты от свойств окружающего ее пространства. Их идея числа выводится не из счета, а из восприятия отношений и пропорций.

Эта ситуация напоминает наше восприятие высоты музыкального тона. Если частота ноты удваивается, то мы воспринимаем ее выше на один интервал, называемый октавой. Существа, обитающие на Юпитере, воспринимают физические отношения каким-то иным органом чувств, и это помогает им познавать окружающую среду. Главным признаком, отличающим среду обитания от прочих, является кольцо планеты, которое вращается вокруг нее по орбите и которое они воспринимают как вращающийся далеко внизу круг. Отношение окружности кольца к его диаметру — это величина, которую они воспринимают как своего рода октаву, как оживляющую ноту. Она отличает их мир от окружающего его пространства. Это отношение (которое, как нам известно, является числом ) представляет собой основу их арифметики.

Число «один» распознается ими как отношение окружности их планеты к самой себе (идея о том, что их планета «одна», представляется им логическим абсурдом; цветные полосы, перемещающиеся по поверхности планеты, предполагают вечно изменяющуюся множественность форм, из которых нельзя вывести никакой единственности и единства). «Два» — это отношение диаметра планетного кольца к его радиусу, а «три» воспринимается как глубинное отношение объема планеты к ее поверхности, которую они пересекают, облетая ее. Что же касается числа «нуль», то обитатели Юпитера чувствуют его как отношение их планеты ко всей вселенной, это вечно звучащая басовая труба, окрашивающая все их искусство в мягкие тона отчаяния. Все другие числа выражаются через суммы степеней ; открытие расширения целых чисел больших, чем три, послужило началом знаменитого кризиса пифагорейской школы в нашем собственном мире. Эти целые числа местные обитатели воспринимают как диссонанс, и они были исключены из счисления на ранних стадиях становления местного искусства. Очевидная математическая направленность инстинктов побудила некоторых озорных авторов использовать их для создания литературы, основанной на самых отвратительных и дисгармоничных суперпозициях.

Этот раздел (в котором я очень мало что понял) был, как объяснил мне герцог, посвящен промышленности, а особенно горному делу и способам добычи определенных руд. Я не мог далее верить в то, что такой маловразумительный материал мог стать продуктом моего собственного воображения (если, конечно, в моем мозге не содержатся области намного более интеллектуально развитые, чем те его части, о которых я осведомлен). Представляется, что, вероятно, Магнус Фергюсон (другой Магнус Фергюсон) действительно существовал, что он придумал космографию, принявшую в моем восприятии одну форму, а другую — в восприятии герцога. Он написал книгу, которую каждый читатель поймет совершенно по-разному. То, что показалось мне пассажем по математике, было для герцога трактатом по минералогии. Или — есть и такая возможность — плагиат герцога с работы Фергюсона привел к такой драматичной реинтерпретации ее содержания, что оно стало поистине герцогским, по крайней мере в его субъективной реальности.