Книга Сестра сна - Роберт Шнайдер

При жизни Элиаса Кошачья башня служила тюрьмой для двенадцати французских солдат. В этом факте не было бы ничего примечательного, если бы после отступления французов отцы города не позабыли про томящихся в башне бедолаг. Фельдберг и поныне каждый год платит символический грош Аррасу, откуда были эти двенадцать солдат, восемь из которых умерли от голода.

Можно было бы вспомнить и другие любопытные вещи, связанные с Фельдбергом, но мы уже видим, как двое друзей входят в благоухающий розами садик Голлера. Присоединимся же к ним и посмотрим, что будет дальше.

Ночные молитвы Голлера не были услышаны. До жути одаренный музыкант явился в назначенное место к назначенному сроку. Вот он молча стоит в дверях, бледный и изможденный. Мысль о бегстве пришла Голлеру слишком поздно. Ведь мог же он попросту не оказаться дома в этот час. О, святая Цецилия! Как он раньше-то не додумался! Голлер тяжко вздохнул, ослабил удавку накрахмаленного воротничка и пригласил друзей в свой музыкальный салончик. Элиас посветлел лицом, увидев клавиатуру весьма занятного инструмента, который Голлер назвал пианофорте. Элиас коснулся клавиш, испытывая чувство страха и в то же время радостного изумления. Когда он с непостижимой быстротой пальцев прошелся по терциям, Голлер подскочил к нему и, заикаясь, посоветовал господину Альдеру поберечь свои силы, так как праздник органной музыки начнется через час. «Не хватало еще слушать в своем дому игру этого дьявола», — промелькнуло в сазаньей голове маэстро. Как ему самому-то теперь вообще можно садиться за инструмент?

Петер беззастенчиво тянул поданное на стол красное вино. А Элиас не мог наглядеться на бесчисленные нотные тетради, разбросанные на диванах, подоконниках и даже на полу в поистине пиршественном изобилии.

«Какая мудрость заключена, должно быть, в этих книжечках», — грустно подумал он, не притрагиваясь к угощению. Потом по темной улочке они двинулись в сторону собора. Голлер то и дело принужденно шутил, удивляясь, что Элиас пришел в город босиком. «На педаль органа нельзя нажимать босой ногой, — тихо заметил он, — никому нельзя. А фельдбергский орган, слава святой Цецилии, это не какой-нибудь музыкальный сундук, как в Эшберге».

И сазанья физиономия вдруг просияла улыбкой.

Праздник

Ежегодный праздник органной музыки в Фельдберге был, можно сказать, событием далеко не местного значения. Даже из Лихтенштейна спешили сюда богатые и знатные любители музыки, чтобы услышать искусство импровизации, демонстрируемое воспитанниками Музыкального института, Большой семиголосный орган с могучим хором труб и серебряным тембром принципала[16]был самым ценным достоянием тогдашнего Форарльберга и являл собою великолепный синтез французской и южногерманской школ органных мастеров. Играли на нем только во время праздников, и его чудесному звучанию сопутствовала не менее достойная иллюминация.

Голлер посоветовал Петеру найти себе свободный пятачок, поскольку уже за полчаса до начала помещение было переполнено. Вечерний красно-синий от витражей свет снопами падал на публику, а круглое окно в самом верху, над возвышением, горело со сказочной яркостью. Элиаса же Голлер препроводил в ризницу, где уже собралось пятеро студентов, готовившихся к импровизации. С некоторым пренебрежением Голлер представил музыкантам Элиаса как обитателя некоего медвежьего угла, человека весьма простого нрава, но обладающего природным даром. И вот он присоединился к ним, наш герой в черном засаленном сюртуке, босой, с трауром под ногтями, с лоснящимися волосами и с не очень приятным запахом. Пять умытых розовых физиономий, сверкая проборами и опираясь на белоснежные стоячие воротнички, дружно задрали носы при появлении странного субъекта. Один из студентов надменно заметил, что ему неловко будет сидеть на одной скамье с сиволапым простаком. Недолго, однако, пришлось раздувать ноздри этим кичливым розовым физиономиям.

Все слушатели встали, когда генеральный викарий, сопровождаемый органистом Голлером, представил публике четырех профессоров Музыкального института и шестерых участников конкурса. Он поднялся на амвон, над которым висела золоченая лира, и произнес на латыни вступительную речь, а затем торжественно огласил псалом 150-й, поучающий музыкой и словом славить Господа. Затем с надлежащим многословием поприветствовал всех профессоров, докторов, советников и прочих господ, не преминув польстить каждому в отдельности. Наконец он попросил передать ему знаменитую шкатулку, так как творческое состязание должно проводиться по строгим правилам. Узкогрудый служка протянул ему деревянную коробочку, а викарий запустил в нее руку и вытащил записку с именем первого кандидата. Звали его Паулем Баттлогом, он был сыном чиновника налогового ведомства, и шел ему шестнадцатый год. Затем генеральный викарий огласил имя второго участника, третьего и так далее. Имя Элиаса Альдера было названо предпоследним.

Так был установлен порядок выступлений. Генеральный викарий велел узкогрудому принести ноты хоралов. Тот вернулся с тяжелой книгой и возложил ее на амвон. И тут все замерли от напряжения, так как с книгой произошло нечто особенное. Генеральный викарий, обладавший недюжинным сценическим чутьем, наслаждался воцарившейся тишиной, испытывая терпение всех собравшихся. Затем он положил сборник хоралов перед собой, большими пальцами обеих рук надавил на золотой обрез, развел их, и книга раскрылась. Правая страница в соответствующем месте наобум открытой книги должна была определить ход состязания.

— Кандидатус Баттлог, — громогласно объявил он, — должен импровизировать на тему хорала «О Господи, как сердцу тяжело». Это предполагает обработку хорала с одновременным использованием мануалов и педалей, вступление и трехголосную фугу в старой манере.

Элиас, одиноко сидевший где-то на задней скамье хоров, не понял ни единого слова из всего сказанного. Он видел лишь, как Баттлог поспешно поднялся с места, преклонил колени и взошел на подиум. Элиасу стало страшно. Он поглядывал на дверь ризницы. В крайнем случае он сбежит через нее.

Потратив несколько минут на внутреннее сосредоточение, Баттлог начал импровизировать. Двое дюжих парней изо всех сил качали воздух. Сначала Баттлог придерживался мелодии хорала — таково было правило, — затем перешел уже к обработке. Розоволикий органист музицировал не очень талантливо, что Элиас понял сразу. Но сказочное звучание органа заворожило его настолько, что ему трудно стало дышать. Можно сказать, что игра конкурента поглотила его куда больше, чем потом собственная. Когда же Баттлог, излишне форсируя финал, завершил трехголосную фугу, Элиас уже точно знал, что такое обработка, вступление и фуга. Такое он исполнял и в Эшберге, но совершенно иначе, с куда большим блеском и трепетом. Следующие конкурсанты не добавили ничего нового к тому, что он уже знал, хотя их техническая ловкость произвела на него немалое впечатление. В силу необыкновенной аналитичности слуха ему ничего не стоило разобрать гармонию произведения на отдельные ноты, а лучше сказать — на отдельные клавиши, черные или белые, высокие, низкие или средние. Про себя он исправлял их звучание, как делал когда-то во время игры дяди.