Книга Валютный извозчик - Олег Агранянц

Читов встретил меня у входа. Человек разумный, деликатный, он не стал расспрашивать о Москве, о семье, а сразу повел в зал заседаний. По дороге я рассказал ему о цели визита.

Мы прошли через большой холл, где на полу мозаикой (все-таки это Рим!) было написано Food and Agriculture Organization of the United Nations и поднялись в большую комнату.

Собрание уже закончилось, и заседавшие, в основном женщины, разбившись на группки, что-то продолжали обсуждать. Говорили тихо, не горячась.

Все слушали полную седовласую даму.

— Это она, — шепнул мне Читов.

— … движимые лучшими и благородными порывами, мы хотим в силу своих, пусть даже вполне ограниченных возможностей, хоть каким-нибудь образом внести посильный вклад в мир без голода…

Когда она закончила, меня ей представили. Дама обрадовалась:

— Вы из России? Я должна вас поздравить. Мы все очень любим вашу первую леди, она очень современна и одевается с большим вкусом. У вас такие замечательные перемены! Я видела синьора Горбачева по телевизору и могу сказать твердо: этому человеку надо дать шанс.

Тростников восторженно посмотрел на меня. Какова?

Дама продолжала говорить. Быстро и одно и то же. И вдруг:

— Чем мы можем помочь вам?

А вот это интересно. Я даже растерялся. Выручил Тростников:

— У нас в Культурном центре на следующей неделе будет просмотр советского фильма. Если бы вы выбрали время…

Дама обрадовалась:

— Я приду.

Когда мы спускались вниз, Тростников меня спросил:

— Ну и как?

— Дура, — прокомментировал я.

— И какая!

Следующим на очереди был прогрессивный художник.

— Я ему позвоню.

Но художник не отвечал.

— Появится он. Никуда не денется.

Подождем.

— Поедем в «партком», — предложил Тростников.

«Парткомом» еще лет десять назад стали называть забегаловку около виллы Ада. Там бармен подавал местную водку, совершенно отвратительную, крепкую, но, что немаловажно, дешевую. А «парткомом» именовали это заведение потому, что вместо того, чтобы сказать «поедем в бар», говорили «поедем в партком».

— А как цены? — спросил я.

— Понимаете, Евгений Николаевич, мерзавец однажды их поднял. Но мы забастовали.

— Как?

— Обыкновенно. По рабоче-крестьянски. Целую неделю никто к нему не ходил. Тогда он прислал к нам гонца и обещал больше никогда цены не повышать. И слово свое держит.

С тех пор, как лет пять назад я был там в последний раз, «партком» не изменился. Бармен все тот же. По глазам я понял, что он узнал меня, но виду не подал.

— Я пойду позвоню.

Тростников улыбнулся. Все знали: телефон-автомат около бара. Отсюда звонили в посольство и говорили: «Я в консульстве» или в консульство: «Я в посольстве». От посольства до консульства езды минут двадцать, а «партком» находился точно на полдороге от того и другого.

Я набрал номер Лоретты. Она сразу взяла трубку.

— Сегодня ужасный день. Но я с больным связалась. Он у меня будет завтра в десять.

— Спасибо. А сегодня?

— В семь часов вечера жду тебя там же, где в прошлый раз. Не забыл?

— Не забыл.

Вернувшись, я сказал Тростникову:

— Операция завтра в десять.

— Заметано.

И скомандовал бармену:

— Два стакана.

Напиток был все тот же. Стакан — целый стакан — за тысячу лир. Но гадость ужасная. Второй пить не хотелось, но пришлось.

Потом пошел звонить Тростников. Вернувшись, сказал:

— Художник будет в Культурном центре через полчаса.

* * *

В кабинете директора Центра сидела та же дама и жевала бутерброд. Расценив, и не без ошибки, взгляд Тростникова как «А ну, живо отсюда», она поспешно ретировалась.

Через пять минут Тростников спустился в холл и вернулся с небритым патлатым субъектом в синей замшевой куртке и коротких джинсах.

— Это наш друг из Москвы, — представил меня Тростников и вынул из письменного стола бутылку «Абсолюта».

Художник принялся трясти мне руку и рассказывать о том, какое впечатление на него произвел Горбачев, которого он видел месяц назад, когда был в Москве. Я услышал и про «исторический подвиг этого человека», и про «ожесточенное сопротивление консерваторов». Потом мастер кисти приступил к проблемам более общим, не утруждая себя плавными переходами с «идиотов из местной компартии» на «сталинский террор», а потом сразу на «общедемократическое движение в мире».

Я знал таких людей. Им надо дать возможность выговориться. Но на это нужно время, а у меня каждая минута на счету. Я подошел к художнику, положил руку на плечо:

— Вы наш верный друг.

Стаканы опустошались по-артиллерийски. Залп — и сразу же подготовка к новому.

Прогрессивный художник дал слово нарисовать такую картину, что все поймут, во-первых, что он гений, а во-вторых, что капитализм обречен.

Я сказал Володе:

— Ты заканчивай с ним. Поеду в номер. Отдохну.

Перед встречей с Лореттой я хотел принять душ.

36. Лоретта

Лоретта сидела на террасе у самого тротуара.

— Ну, наконец-то, здравствуй.

— Здравствуй.

Я поцеловал ее в щеку, уселся рядом:

— Уф!

— Боже мой! Ты пьян!

Все женщины одинаковы.

— Ешь!

Она подвинула к мне тарелку с зеленью.

Я набросился на салат.

Руки действительно не совсем слушались. «Как у алкоголика!». И голова не то чтобы кружилась, но…

— Как ты здесь без меня?

Банальные фразы первых минут встречи, когда торопятся выяснить, не произошло ли чего-либо экстраординарного, в корне меняющего прежние отношения.

— Все по-старому.

Подошел официант. Я не стал мудрить:

— Суп страчателла, телячий бифштекс с жареным картофелем по-французски. И кружку пива. Холодного пива.

Лоретта вмешалась:

— Синьор пошутил. Он не хочет пива. Принесите стакан холодного чая.

Официант удалился.

— Самое лучшее для пользы дела — сохранить здоровье. Выглядишь ты плохо. Где ты сегодня обедал?

— В двух местах перекусил.

— У тебя больше нет изжоги? — в ее голосе промелькнула ирония.