Книга Обожание - Нэнси Хьюстон

ФРАНК

Космо умер, мама.

Можешь сколько угодно заговаривать нам зубы и напускать туман, это ничего не изменит.

ЭЛЬКЕ

Не перебивай меня, дорогой, позволь договорить. Тебе кажется, что я играю словами, но ведь то, что я сейчас рассказываю, и есть глубинная суть этой истории, слова составляли жизненную силу Космо, так что я продолжу, ваша честь, — обещаю, это займет не больше минуты… В тот день я задала себе вопрос: реальны ли эти отблески? А что бы с ними сталось, если бы ничей взгляд не ловил их или если бы небо затянули облака? Какая нечаянная радость — увидеть, как сверкает вода! Именно так нечто происходит здесь и сейчас: легкая рябь времени — и я, тридцатидевятилетняя Эльке на берегу Арнона — стала еще и четырехлетней девочкой в Венсенском парке. Ну вот, это все, Мостик может продолжать свой рассказ.

МОСТИК

На чем я остановился?

Ах да.

Итак. Франк все еще бросал камешки в реку недалеко от меня — хотел добиться семи отскоков, как Космо, но застрял на шести. Космо отправился к Фионе — она все еще сидела в сторонке. Космо лег на спину рядом с девочкой — она валялась на животе — и принялся рассматривать листочки склонившейся над ними ивы: они трепетали — лицо-изнанка, лицо-изнанка, — хотя ветра почти не было.

Как, по-твоему, спросил он через несколько мгновений, где у этих листьев изнанка, а где лицо? На кого они больше похожи — на королеву, выставляющую напоказ свое злато-серебро, или на скрягу, который прячет его в сундуке?

Фиона не ответила.

— Мне вот что интересно, — не сдавался Космо, — им больше нравится демонстрировать миру свою зеленую сторону и хранить в тайне серебро другой, или…

— По-моему, им плевать, — ответила наконец Фиона.

Они снова помолчали. Потом Фиона передумала.

— Нет, — сказала она. — Спорим, они поворачиваются зеленой стороной к людям, а серебристой — к птицам, просто так, чтобы подразниться, они ведь знают, что люди любят серебро, а птички — зелень.

— Хорошее слово — подразниться.

— Но настоящий секрет — внутри, и он черный.

— Да ну?

— Ага. Внутри все черное.

— Откуда ты знаешь?

— Не твое дело.

— И то правда, — кивнул Космо. — Но ты ведь знаешь — мое дело в том и состоит, чтобы совать свой нос в чужие дела. Обожаю это делать. Люди такие интересные.

— А вот и нет. Я больше люблю быть одна.

— Да ладно, я тебе не верю. Держу пари — ты тоже ужасно любопытная.

— Ни чуточки.

— Конечно, любопытная. Вот скажи, тебе и до игрушек дела нет?

— Это не считается, они — мои. Они — все равно что я.

— Вот как? А почему у каждой зверюшки свой голос?

— Мама придумала для них голоса, когда я была маленькая, а теперь я тоже так умею.

— Можно мне послушать?

Фиона была польщена. Она представила Космо Фуксии — маленькой динозаврихе и бизону Биллу и продемонстрировала, как они разговаривают.

— Эй, — сказал Космо, — а у тебя здорово выходит! Ты тоже когда-нибудь сможешь стать актрисой.

— Ни за что.

— Почему, скажи на милость?

— Потому что я должна стать… спеле… спелеологом.

— Спелеологом? С чего бы это.

Молчание.

— Ты знаешь, чем занимается спелеолог?

— Это слово я вычитала вчера в газете, когда сидела в туалете. А потом… — добавила Фиона, понизив голос. — Командиры сказали — это приказ.

— А что, у тебя тоже есть командиры?

Она едва заметно кивнула.

— Можем перейти на шепот, если хочешь, — сказал Космо. — Я был хорошо знаком с этими типами, когда жил здесь. Знаешь, я ведь вырос в деревне?

— Конечно, знаю. Мама мне сказала. Но это не мое дело.

— Дела, дела, ты только о делах и говоришь! Я что, не имею права поговорить с тобой о маленьком мальчике Космо? Кто знает, может, он оставил здесь своих командиров, когда уехал в Париж, а потом ты поселилась в деревне, и они подумали: «Давненько мы не видели такой уютной головы! А не поселиться ли нам в ней?»

Фиона внимательно слушала.

— Давай-ка все выясним, — предложил Космо, — вдруг у нас с тобой общие командиры. Мои всегда приказывали мне класть вилку вот так.

Левой рукой Космо изобразил вилку, опущенную зубцами вниз.

— Нет, — сказала Фиона.

— Они говорили, чтобы я никогда не наступал на порожек между двумя комнатами, а если я забывал, должен был пять раз повторить шепотом извините извините извините.

Фиона фыркнула.

— Нет, это не те командиры! У меня другие правила.

— Может, в головах у мальчиков и девочек зеркальные правила? Так, посмотрим… Мне запрещалось спать на правом боку.

— А мне — на левом! — восклицает Фиона.

— Вот как? Наверное, все дело в том, что я — левша? А ты, случайно, не правша?

— Угу!

— Вот видишь! Правило то же самое! Запрещается спать на боку, противоположном рабочей руке… Что еще они тебе велят делать?

— Каждую ночь я должна наводить порядок.

— Ты встаешь, когда другие спят?

— Да нет же, я лежу в постели, дом — это мой нос, его-то я и чищу.

— Понимаю! У меня был не нос, а пупок. А куда деваются козявки?

— Их съедают! — хором отвечают они и заливаются хохотом.

— Их съедают, их съедают! — выкрикивает Фиона.

— Ну да! Отправляют в рот!

— В рот! — в полном восторге завопила Фиона.

— Ладно, а еще что?

— Ну… — Теперь Фионе не терпелось продолжить игру.

— Только правду, идет? — предупреждает Космо. — Выдумки нам не нужны.

— Ладно… — Фиона перешла на шепот: — Если я рыгаю при всех, должна вслух произнести по складам ан-ти-кон-сти-ту-ци-он-но, а если пукаю — сказать то же слово задом наперед.

— Как? Ты умеешь?

— Конечно: о-н-н-о-и-ц-у-т-и-т-с-н-о-к-и-т-н-а.

— Удивительно! Знаешь, я в правописании был ни бум-бум, вот мои командиры туда и не лезли.

— А тебя как наказывали?

— Если я рыгал?

Фиона кивнула.

— Если я рыгал нечаянно, должен был повторить специально, отрыжка понарошку исправляла невольную оплошность.

— И с пуканьем так же?