Книга Alabama Song - Жиль Леруа

В этом доме, где царит старомодный шик, среди множества молчаливых деревьев, превращающих этот квартал в стиснутый шоссе и пригородом оазис, я вспоминаю прекрасный фильм Клинта Иствуда «Полночь в саду добра и зла».

Я бросил машину на аллее позади дома, не зная, имею ли я на это право. Здесь, непонятно почему, я немного волнуюсь. Майкл говорит, что нет, все нормально, я припарковался правильно; я хочу пройтись по саду, поговорить с ним о главном, о деревьях, цветниках, которые — не может быть никаких сомнений — придумала и разбила Зельда. Однако Майклу нужно уходить, он прямо говорит мне об этом. Я благодарю его за прием: мне и самому пора в дорогу.

Через сто метров, на углу Фелдер-авеню и Данбар-стрит, я открываю папку в которой находятся вырезки из газет от 11 марта 1948 года.

«Монтгомери адвертайзер» пишет туманно. Одна небольшая заметка в разделе «Светская хроника». «Вчера, ровно в полночь, Зельда Сейр, вдова писателя Скотта Фицджеральда, найдена мертвой после пожара в больнице Хайленд, Эшвиль, Северная Каролина, где находилась на протяжении десяти лет, страдая умственным расстройством. Хорошо известная нашим согражданам как одна из самых удивительных южных красавиц своего поколения, романист, художник и икона эпохи джаза, Зельда целых двадцать лет находилась вместе с супругом на вершине славы. К концу тридцатых годов оба оказались забыты».

«Нью-Йорк геральд трибун» уточняет: «Они были последними романтиками. Почти на восемь лет пережив Скотта, своего знаменитого супруга, Зельда Фицджеральд умерла вчера ночью, в возрасте 47 лет. Она погибла во время пожара в психиатрическом отделении больницы Хайленд, Эшвиль, где находилась последние годы по причине умственного расстройства. <…> Как и восемь других пациентов, запертых на последнем этаже больницы, она не смогла выбраться: дверь комнаты заклинило, а единственное окно она сама заперла на замок».

Мои руки слегка дрожат. Есть такие виды смерти, которым разум сопротивляется, отказываясь их принимать, агония в пламени кажется мне худшим из них. Огнем уничтожали мятежниц, колдуний и святых — безумных, сумасшедших. С детства я всегда надеялся, что возведенные на костер мученики умирали прежде, чем первые языки пламени касались их. Что их мгновенно убивала боль или они задыхались в черном дыму.

Я никогда не соглашусь с мыслью, что Зельда поняла, что с ней происходит, проснувшись по сигналу тревоги, объявленному в больнице, от воя сирен пожарных машин. Мне хочется верить, что она мирно спала и задохнулась во сне. Я хочу думать, что перед сном Зельда приняла нейролептики — такие сильные, что никакой шум не смог разбудить ее, и что, когда она была без сознания, ее сердце билось все медленнее, тело и рассудок утратили чувствительность, и что она спокойно и без мучений встретила смерть. Есть такое выражение: «мирно отошла». Я не нахожу ничего успокаивающего в смерти, которая, на мой взгляд, — личный враг каждого из нас на протяжении долгого времени: я могу просто представить, что после стольких страданий и напрасных боев мы уходим и возвращаемся в лоно врага, находя решение жестокой апории.

Зельда не могла умереть в огне: она была саламандрой. Эта волшебная мысль вместо того, чтобы развеселить меня, сжимает горло. Я колеблюсь в выборе направления: Мобайл или Атланта? Углубиться на самый юг Юга? Искупаться в Мексиканском заливе или быстрее вернуться на север — к цивилизации?

По радио передают штормовое предупреждение, сопровождаемое низкочастотными «бипами», одно и то же десять минут подряд, я уже не слушаю. Надвигается торнадо.

Вернувшись в номер, я включаю телевизор, который тоже передает эти сигналы, только более сильные, долгие и глухие, словно предупреждение о гибели. Вдруг частота сигналов усиливается, и искусственный голос призывает всех жителей спуститься в подвал собственных домов. На рецепции совсем молоденькая девушка красит ногти. Такие длинные, что они кажутся четвертыми фалангами пальцев.

— Спускайтесь под землю, — шепчет она мне с этим характерным южным акцентом, в котором гласные растягиваются, как просвирник в лучах солнца.

— А вы?

Она безразлично пожимает плечами:

— Когда услышу гудение торнадо, спущусь.

Я начинаю узнавать небо Алабамы: оно — как Зельда, вначале сияющее, затем дождливое, потом грозовое, бурное и, наконец, настоящее небо Апокалипсиса. А завтра оно опять будет лазурным — надо только подождать.

Все время, пока над нами бушуют девятнадцать вихрей, оказавшись на краю гибели (о которой я стараюсь не думать, но которая никогда не казалась мне фамильярной), я вспоминаю того, кто так болезненно любил меня.

Мне было двадцать. Мой любовник хотел запретить мне писать. Это был молодой умный человек, невероятно эрудированный. Однако он капризничал и самоутверждался, размышлял об олеографиях, фотороманах и прочих вещах типа: «Любовь неизбежно закончится расставанием», или: «Любить — значит слиться воедино и жить в состоянии автаркии».

Чтобы отговорить меня от писательского ремесла, а может, ради доказательства, что связь может быть идеальной, он заставлял меня читать своих любимых авторов — Уильяма Фолкнера и Карсона Маккаллерса, «монументов», как он говорил, «абсолютных гениев», не понимая, что сам познакомил меня с теми, кто оказал решающее влияние на меня, и я думал: «Двое гениев, два полюса, два человека, на которых надо быть похожим». Два типа творчества, которые, не шокировав меня, тем не менее помогли мне обрести новые крылья и, по иронии судьбы, вместо того, чтобы отбить у меня желание писать, наоборот, только усилили его.

Он же как-то ночью, стоя на железнодорожном мосту недалеко от Капри, поделился со мной своим восторгом от жившей вне правил четы Фицджеральдов. Но, будучи столь блистательным, этот ревнивец не понимал очевидного: история Скотта и Зельды достойна быть описанной в романе хотя бы потому, что никто не властен усмирить истинный темперамент — ни буря, ни ветер, ни гром, ни психиатры, ни метеорологи. А еще меньше — подобные буре влюбленные.

Ровно в полночь сирены в небе Монтгомери замолчали, радио и телевидение возобновили свое обычное вещание.

Ровно в полночь для Зельды наступает час завтрака: побеги шпината немного поперчить, чуть полить оливковым маслом. Если найдете, добавьте туда чабрец и розмарин. В хрустальные бокалы налейте двенадцатиградусное шампанское и все слова любви, которые знаете. Ровно в полночь наступает час славы.

Здесь дует слишком сильный ветер, он уносит голоса, слова и последние песчинки с пляжа Фрежюса; песок скрипит на зубах. Здешний ветер охотится на меня.

Прощай, Зельда. Это было в твою честь.

ОТ АВТОРА

«Alabama Song» — художественное произведение. И даже если некоторые второстепенные персонажи этой книги и похожи немного на близких, родственников и современников Зельды Сейр Фицджеральд, то события, связанные с ними, большей частью — плод моего воображения.

Таковы, например, линии Таллулы Бэнкхед и тетушка Джулия; мне показалось, что они должны быть весомыми. «Сын летчика» и эпизод в Ментоне тоже выдуманы. Равно как барселонская арена, диалоги с молодым психиатром в больнице Хайленд и все прочие больничные эпизоды. И как и дружба с поэтом Рене Кревелем — я знаю, что у них с Зельдой была возможность познакомиться у Гертруды Стайн. Также выдумана и ссора в отеле «Георг V».