Книга Птичий грипп - Сергей Шаргунов

Тут певец вмешался, перебив долговязого мямлю-баскетболиста и взял у него микрофон:

– Можно мне? Ребята! Вслушайтесь, ребята! Подвиг донора. Вы знаете, что в «Счастливой России» больше сотни почетных доноров? Когда вас спросят: «А чего вы добились?» – говорите такому человеку прямо: «А мы кровь сдаем! А тебе слабо?»

Горячо захлопали.

И тут случился скандал…

Третьим выступал лысоватый парень, нервный. Выйдя перед залом, он собирался с мыслями и брезгливо дергал правым плечом, как будто пытался стряхнуть с него чью-то лапу. Один из немногих он был в красной майке с логотипом организации.

– Я обещал, – наконец сказал он и тут же представился: – Семенов Владимир, звеньевой, Зеленоград. Я обещал не говорить вам ничего. Все главные на совещании сегодня твердили мне, что это государственная тайна, что это интересы государства, что – нельзя… Но я скажу! – Он отступил на несколько шагов от Певца, который, приподнявшись на стуле, вдруг судорожно замахал руками, делая кому-то знаки. – Я скажу, что мы… Мы – пропадаем! Уклоняемся от политики, а нас жрут! Я с первых дней в движении! Я привел в организацию сотни, не десятки, сотни… Вы знаете, что со времени последнего августовского Слета у нас пропало пятнадцать человек только в Москве? Нет? Не знали? Так знайте! – Он выдохнул воздух. – Это были новые. Я читал их картотеку. Доноры. Это были спортсмены. Самые юные, самые чистые… Денис боится разглашения в прессе. Он не хочет скандала, чтоб не подставлять председателя партии… Я понимаю. Эту тему замалчивают, милиция опросила нас, звеньевых, но дальше информация не идет.

Все пораженно молчали. Степа дурковато хихикнул. Певец вжался в стул, его брови летели все выше, выше, выше, казалось, у него нет лба, он продолжал делать неясные знаки, взмахивая пятернями, как крылышками. «Он требует вырубить звук», – вдруг догадался Неверов.

А лысоватый продолжил:

– Я знаю: мы не хотим бить врагов, как это делают другие «молодежки», другие, верные президенту… Мы хотим сохранить свой почерк. Культура, спорт… Но не слабость ли это? А слабых бьют, убивают… – У него задергалось лицо. – Я знаю, кто похищает наших товарищей. Это американцы. Это враги России. Через свою пятую колонну, экстремистов, либерастов, маргиналов-садистов… Вы знаете имена пятой колонны! Они похищают и убивают самых лучших, самых преданных сынов и дочерей России, гордость нашего президента. Я бы молчал, я всегда хранил дисциплину, но я ее любил… Леру Андрееву, она… Она была моя…

Звук пресекся.

Парень кричал:

– Дайте договорить! – Швырнул микрофон под ноги.

Зал загудел, заулюлюкал.

– Охрана! – крикнул, привстав, Певец. – Да успокойте его!

На парня бросились с первого ряда несколько охранников и активистов, поволокли, он кричал:

– Родные! Простите! Это правда!

Ком с кричащим посередине пронесся через зал и выпал в двери.

Певец встал, поднял микрофон.

– Вот сразу звук дали… А до этого что? Не понимали меня? Почему не отключили? Дорогие друзья, то, что мы сейчас услышали, – это… Знаете, что это? – он театрально приподнял брови.

– Что? Что? – раздались вскрики.

– Это любовь.

Недоуменные аплодисменты.

– А теперь о серьезном. Я не хотел вас огорчать. Действительно, Лера Андреева, прекрасная девушка, спортсменка, наша активистка, пропала. Об этом говорить больно. Она поехала на Байкал, и ее сейчас ищут. Я молюсь о том, чтобы с ней все было в порядке. Надеюсь, на следующем Слете мы увидим ее целой и загоревшей. Но это больно, это большая тревога. А Володя ее любил, они собирались пожениться, он только недавно мне рассказал про это… Вы представляете, какая для него травма? Ну вот, у него и началось… В организации текучка. Кто-то приходит, кто-то отходит. И Володя теперь всех, кто не приходит или кто не хочет больше выходить на связь, считает без вести пропавшими. Грустно это. Правда? Я просил Вовку не говорить ничего. Как бы ему ни было тяжко. Он не сдержался. Бывает. Я прошу вас всех, всех нас: давайте оставим это между нами. Нас – сто пятьдесят человек, тут сидит как минимум один журналист, я вас очень прошу: ради человечности, давайте пощадим Катиных родственников, давайте не раздувать их горе, не примешивать сюда эту проклятую грязную политику… Давайте не будем болтать. Договорились?

– Да-а-а! – выдохнул зал.

– Вот и ладно. Вы знаете, наш график скомкался. Оставшиеся рабочие моменты можно перенести в кулуары… Есть?

– Да-а-а!

– Можно я еще чуть-чуть спою?

– Да-а-а!

Он встал в задумчивости, зевнул, расслабляясь, микрофон болтался в тряпичной руке. И вдруг:

– Ой, ребята, извините, не могу… Сердце так стучит, не могу. Давайте лучше пойдем, кто куда, и всегда будем помнить друг друга.

Степан вышел на улицу, неприязненно вдохнул холод осени, ныл желудок. Было обеденное время – захотелось шашлычка с жирком и грамм двести водочки, чтобы идти по такой же стылой осени, но уже с приятцей, когда холод ласкает разгоряченное лицо, а ветреная стынь тебе прислуживает, храбрый холод – продолжение обеденной расслабленности, ветерок – послесловие к мясу и спирту…

Из спортклуба выходили ребята, по одному, по двое, стайками.

Вышла девочка с лицом, похожим на карнавальную маску. Оно было симпатично-потешное и деловито-неподвижное. На голове сидела белая шапочка с красным помпончиком.

– Девушка, – позвал Степан. – Девушка!

Она обратила на него строгие глаза сквозь лукавые прорези маски.

– Слушаю…

– Я там тоже был, – с обезоруживающей, как показалось ему, простотой, сказал Степа. – Ты меня видела?

– Мы на «ты»? – она отвернулась и направилась к метро.

– Вы на метро? – он пошел с нею рядом, потому что ему надо было в ту же сторону.

– Мы с вами незнакомы… – пробормотала она.

– Да я знаю… Я просто журналист… Из газеты «Реакция».

– Ой, знаю. Ниче, прикольная такая, – тотчас растерялась она.

– Я репортаж готовлю. Мне нужен кто-то из активистов. Кто-то из птенцов. У метро есть кафешки. Посидим, пообедаем? Расскажете про себя? Согласны?

– Да вы что! – Она на ходу повернулась, теперь уже строгими были прорези маски, а глаза сверкнули живым задором. – Я никогда интервью не даю. Я больше по спортивной линии. Меня оттуда и вербанули сюда…

– Какой спорт?

Она замялась:

– Неловко даже говорить.

– Почему неловко? Все ловко, если этим занимаешься. – Его фраза прозвучала с интонацией старшего обольстителя.

– Женский футбол!

– Оба-на! Круто!

– Ну так…

– И давно?