Книга Превед победителю - Анна Козлова

Через час она вышла оттуда на дрожащих ногах и с благодарностью приняла от меня жратву, которую я предусмотрительно набрала для нее (ужин уже закончился).

— Это было просто охуительно! — сказала она, мечтательно закатив глаза. — Я взяла у него телефон — такого мужика просто нельзя терять.

— Слушай, — забеспокоилась я, — мне тоже нужно это сделать, я уже не могу ебаться с Даудом.

— Он хотя бы ебется, — Люба отпила виски, — дед только просится посмотреть, как я дрочу.

Я сокрушенно молчала.

— В принципе я жду, когда он помрет, — продолжала Люба с набитым ртом. — И если это когда-нибудь случится, я заведу себе дружка типа этого… — Она запнулась. — О боже, я забыла, как его зовут. Надо снова спросить. Так вот, я буду трахаться с иранцами и арабами типа Роберта, и никакая старая падла не будет мне указывать, как жить.

— По-моему, ты живешь вполне свободно, — сказала я.

— Ты имеешь в виду, он знает, что я трахаюсь на стороне? — переспросила Люба. — Знает, конечно, но, если бы хоть раз увидел, он бы тут же выпер меня к такой-то матери.

После этого конструктивного разговора я пошла к Хамизу просить его телефон, а когда вернулась, Любы не было. Уже начался танец живота, и я, не в силах видеть его — смотреть танец живота после того, как ты два года подряд танцевала его каждый вечер, все равно что работать в школе учителем пения, а по вечерам играть на рояле, — направилась в сортир. Он представлял собой все тот же бамбуковый домик, к которому была придвинута ширма с рукомойниками. Уже стемнело, а единственный фонарь висел за ширмой. Я кралась по песку в полной тьме, чувствуя, как под ногами проносятся ящерицы, и до последнего момента не видела, что в туалете кто-то есть.

Я остановилась.

К двери сортира приник очередной шофер, и я услышала, как он говорит:

— Are you Luba?[45]

— Yes, — донесся пьяный Любин голос.

— Are you busy now?[46]— поинтересовался он.

— No, — ответила Люба.

Когда шофер спросил: «Should I come in?»[47]— я поняла, что пописать мне не удастся, и вернулась к шатрам.

— Два — это лучше, чем один, — говорила Люба на обратном пути (нас вез тот же самый иранец, и теперь Люба сидела впереди, на правах женщины, которая с ним спала).

— Так не честно, — отозвалась я сзади.

— Честно, — возразила Люба. — У тебя есть Дауд.

Но Дауда у меня уже не было.

Кто бы мог подумать, но, когда я вернулась домой, переполненная нежным чувством вины, я застала Дауда трахающим мою сестру в нашей спальне. То, что с нее начала слезать кожа и на белье оставались обгоревшие лоскуты, его, видимо, не смущало.

Несколько секунд я стояла в дверном проеме, а потом пошла собирать свои вещи. Боже правый, если бы он переспал с кем угодно другим, кого я не знаю и никогда не узнаю, я бы слова ему не сказала — ведь это было бы то же самое, что несколько часов назад сделала я, но как я могла оставаться с ним после того, что увидела? Спать с моей сестрой, с этой жирной неблагодарной сукой, даже не думая о том, что я могу прийти домой (оказалось, она сказала ему, что я уехала к Любе и буду очень поздно), — это превышало меру моего отчаяния.

Дауд вскочил с кровати и, не потрудившись даже надеть трусы, бросился за мной. Я бегала по всему дому, вытаскивая барахло из ящиков, и швыряла его на диван в dinings.

— Что ты делаешь? — крикнул он, зачем-то пытаясь обнять меня.

Я отшатнулась от него и точно так же крикнула:

— Я ухожу от тебя, сука!

— Ничего не было! — Дауд бегал за мной и вырывал вещи у меня из рук.

— Ты что, охуел? — спокойно спросила я. — Неужели ты думаешь, я останусь и у нас все будет как раньше после того, что я здесь увидела?

Все это время моя сестра, затаившись, сидела в спальне.

— Но я тебя люблю, — сказал Дауд.

— Ты не любишь меня! — взвизгнула я и как-то совсем уж жалко разрыдалась (никогда бы, черт возьми, не подумала, что известие о столь же неизбежной, сколь закономерной измене Дауда станет для меня таким потрясением). — Ты вообще ничего обо мне не знаешь, кроме моего имени, и тебя ничего не интересовало все эти годы, которые я угробила с тобой!

— Нет! — заорал он и преградил мне дорогу к шкафу, где у нас лежали сумки.

— Да пошел ты! — Я схватила какую-то грязную, обконченную простыню из бельевой корзины и начала бросать на нее свою одежду, обувь и бесчисленные флаконы духов (ничего другого у меня не было).

— Куда ты пойдешь? — спросил он в бешенстве.

— Это уже тебя, сволочь, не касается, — ответила я, взваливая на плечо свой непотребный баул и направляясь к двери.

Дауд затрясся и, догнав меня у порога, ударил по лицу — это стало своего рода точкой в наших отношениях.

— Чтоб ты сдох, ебаный ублюдок! — крикнула я, убегая вниз по лестнице.

Слава богу, в сумке у меня нашлись ключи от машины. Рыдая, я бросила свои тряпки на заднее сиденье и поехала к Любе. Я ехала по ночному шоссе, вытирая слезы, с парусящими на ветру рукавами и штанинами, которые торчали из развязавшейся простыни, и думала о том, что еще два года моей жизни закончились полной хуйней и я снова, как это часто со мной бывало, оказалась одна, с голой жопой, без малейших надежд на то, что в туманном будущем со мной может случиться что-то хорошее. У каких-то безмозглых сук, посвятивших свою жизнь уборке помещений, были мужья, которые их любили, и дети, о которых они заботились, и почему-то только в моей жизни с самого начала царил абсолютный пиздец — я не знала, что делать дальше, если даже такого человека, как Дауд, я не смогла удержать. Я поняла, что крах моей души будет страшен, и, поскольку моя никчемность уже вышла за рамки даже того омерзительного дна, где я существовала, я подумала, что лучше мне будет вернуться в Россию, поселиться там в провинциальном городе, преподавать этикет в школе для девочек и переехать жить к военруку. Все это было уже невыносимо.

Люба встретила меня паническим криком.

— Что эта сука с тобой сделала? — заорала она так, что бутылки задрожали в баре.

Она, естественно, не знала, что я ворвусь к ней среди ночи, и проводила время за новой бутылкой водки и телефонным разговором с шофером-иранцем.

Люба потащила меня в ванную, и, взглянув на себя в зеркало, я пришла в ужас, потому что мой правый глаз затек, а переносица распухла и почернела. Я бессильно сползла на пол и зарыдала. Люба почему-то тоже зарыдала, но потом сказала, что нужно что-то делать, и, рыдая, отвела меня в dinings, усадила там на диван и сунула в руки стакан с водкой. Сама она куда-то ушла, и я только слышала, как вдалеке что-то то и дело падает, а Люба нервно матерится. Я выпила водку, закурила и немного успокоилась. Телефон разрывался, но я сказала Любе, чтобы она не брала трубку.