Книга Немцы - Александр Терехов

(что поделаешь — любимец мэра, так всем говорит, пойди проверь!) — и тут режиссер обернулся:

— Вот! А вы знаете, кто это?! — имя Эбергарда он запоминал только на время предвыборных усилий, а те еще и не разворачивались. — О-о, это страшный человек. Так посмотришь — скромный. Незаметный. А все мы — в его руках. Привет, дорогой, — и обнял руководителя пресс-центра, и префект долгожданным движением двинул Эбергарду руку, Эбергард благодарно коснулся, легко, ненавязчиво, едва, не улыбаясь (вдруг не понравятся зубы), смотря, как нужно, чуть вниз, сколько можно удлинив руку, изогнувшись, издали (вдруг не понравится запах); сказать «можно к вам на прием?», что-то вообще сказать? но не смел — префект с охраной двинулся в лифт, и скрылись, а Иванов-1 поправлял теперь Эбергарду воротник:

— Душить будем гниду Иванова-2! — И усмехнувшись, словно нечаянно видел пьяным, видел, как Эбергард крал, пропел: — А у префекта-то… что-то на тебя — есть!

— Да ну! — легко рассмеялся Эбергард, наступила ночь. Еще одна ночь. Ночь — Эрна, и еще одна ночь — пропадало будущее.

— Ты там как-то, — Иванов-1 ткнулся лбом Эбергарду в лоб, — с кем-то вопросы решаешь? Со старыми кадрами?

— Ну да. Как положено. Я соответствую. А они уж там, с ним…

— Мне кажется, что-то они как-то что-то не спешат донести до него… Ты смотри, не опоздай переключиться! Слушай, а давай сделаем мне новую фотосъемку для выборов! Я с ветеранами. Я с инвалидами. С солдатами. Я — с молодыми девками в белых трусах!

Только на улице Эбергард почувствовал, как что-то сползло с его лица, какое-то напряженное выражение, достаточно весомое, чтобы звучно шмякнуться в снег, и падало оно именно вниз, под ноги, но беззвучно, и тут же заступило на дежурство другое, он так и не заметил, есть ли что-то между, потоптался: туда? сюда? и — вдруг — семь цифр, отбрасывающих в стороны всё, вдруг — позвонил:

— Сигилд…

— Я требую, чтоб ты не заходил больше в мой дом! Мне это не нравится! Мужу моему это не нравится!

— Но ведь…

— Хочешь видеть Эрну — жди ее на улице.

— Я предлагаю встретить Новый год вместе.

— Что-что? — хотя она прекрасно всё услышала; если бы сейчас кто-то спросил Эбергарда «за что вы ее ненавидите?», было бы удобно ответить: «Вот за это».

— Встретим Новый год семьей: ты, я и Эрна. Пока Эрна не выросла, мы всё равно — семья.

— Я буду праздновать со своим мужем и Эрной!

— Но Эрне лучше, если мы втроем…

— Она не хочет с тобой!

— Откуда ты знаешь?

— Спроси у нее сам! Что ж ты не хочешь праздновать со своей проституткой, с этим ничтожеством?! Не так уж тебе хорошо там, да? Спохватился? Нас бросил…

— Только тебя.

— Не захотел начать всё сначала! А я хотела!

— Это неправда.

— Я звонила, а ты бросал трубку. Я-то надеялась, что сможем что-то восстановить. А теперь — поздно. Я люблю мужа. И муж любит меня. Лучшие свои годы я отдала тебе…

— И было много хорошего.

— Мрак! За моей спиной только мрак! Эгоист! Я так страдала. Эрна плакала… Месяц! Каждую ночь!

— Это ты придумала только что.

— Мне было так тяжело одной.

— Твой друг переехал к тебе через три недели.

— Ненавижу!

— Пройдет время…

— Я тебя и через двадцать лет буду ненавидеть. Эрна любит нового отца.

— Он не отец, — Эбергард едва не сказал «твой урод».

— И он всегда будет с Эрной, он ее любит. А твоя мать меня предала.

— Я не оставлю Эрну, не надейся, — про себя он добавил «тварь».

— Никакими вызовами в опеку меня не запугать. Он любит Эрну, воспитывает ее…

— Ладно, Сигилд. Всё у тебя будет хорошо, — он отключил этот голос, потом отключил телефон, вышел вдруг из собственных пределов и оглядел себя и живое вокруг себя: Эрна навсегда дочь разведенных родителей, у нее не будет родных брата или сестры. Фотографии родительской свадьбы станут свидетельствовать лишь о несчастье и лжи. Милая Эрна, твой папа мало-помалу нашел твоей маме замену получше и помоложе…

Да, еще, оживил телефон и отправил Сигилд: «На выходные мы едем с Эрной к бабушке на юбилей», и набрал Викторию Васильевну Бородкину из муниципалитета Смородино, но ей уже пересадили мозги; Эбергард заметил: в этой беде не помогает никто, словно он сумасшедший, а все вокруг здоровы, словно дверь, в которую он бьет, не существует; помогите! — все отводят глаза: бесполезно, это не вылечишь, на самом деле — это он-то как раз здоров, а они…

— Как раз! — собиралась вам звонить. Вызывали мы… вашу… — Бородкина издала продолжительный звук, напоминающий длительное всасывание чайного глотка. — Но тут, при всем уважении… Что тут можно… У девочки сейчас — полноценная семья. У матери дочь никто не отнимет. Вы же не пойдете в суд…

Он нажал «разъединить», теперь Бородкина пару раз наберет его сама, а потом побежит докладывать Хассо: сделала всё возможное, но друг ваш требует не пойми чего, ведет себя вызывающе, грубо, неуважительно, психованный какой-то… Неудивительно, что дочь с ним не хочет, а мамочка так плакала, так плакала, когда приходила, и рассказала, между прочим, что… Ну и ладно, ладно, скажет Хассо, не надо меня во всё это, спасибо, Виктория Васильевна, он обратился, мы помогли. И не отзвонит.

Эбергард поехал в управление муниципального жилья к мудрому Фрицу, знатоку законов реальной жизни и потусторонних сил; ну что ж, органы опеки надо душить через город, через департамент территориальных органов, через ассоциацию муниципальных образований; не ответил на вызов вспыхивающий «мама» — мама, если он не отвечал, перезванивала Улрике и подробно плакала для нее, чтобы та запомнила и передала Эбергарду без изъятий.

— Я иду? — толкая двери, первую, вторую, Эбергард не понял, но почувствовал что-то: секретарша Фрица не улыбнулась ему, болит голова на снег, приступ ипотечного удушья, но «во-первых» он подумал о другом — и Фрица..? И — пустой кабинет.

— Я здесь, — Фриц расположился в уголке, на несчастном стуле, который занимали сотрудники управления, опоздавшие на планерку, — им приходилось держать рабочие тетради на коленях и приподниматься из-за спин, «давая информацию» в ответ на «поставленный вопрос». Выпустив галстук поверх пиджака, как язык удавленника, Фриц держал в руках свежераспакованное приспособление для видеоигр (Эрне бы понравилось), выуженное из подарочных пакетов, теснившихся у его ног; как онемевшие гуси, сбежавшиеся за кормом, — бутылки шампанского тянули серебристые горла, расталкивая обтянутые пленкой бока конфетных коробок, конверты с деньгами засовывались в конфеты или на самое дно — новогодние подарки в управление свозили заранее; Фриц, подбородком в грудь, завороженно смотрел в мерцающий в руках, мигающий омут — в нем готовились к битве два самурая — сходились и — расходились, толчками, как рыбы в аквариуме, и страшно медлили.