Книга Я все еще мечтаю о тебе... - Фэнни Флэгг

— Послушай, Хейзел, я на тебя почти сорок лет работаю и врать тебе не стану. Хватку ты не потеряла.

— Правда?

— Абсолютная. Клянусь своими лиловыми волосами.

Хейзел засмеялась и больше об этом не заикалась. Но по сей день Этель винит Бебс Бингингтон за то, что она подорвала здоровье Хейзел. Врач потом сказал, что та пневмония ослабила ее маленькое сердце.

Этель, конечно же, была права. Когда Бебс узнала, что Хейзел собирается завершать сделку, она снова добилась правдами и неправдами встречи с тремя главами компании и использовала тот же самый трюк — сказала, что у нее есть частная информация, мол, да, как ни печально, Хейзел кажется таким замечательным человеком, но ее вот-вот привлекут за мошенничество, подкупы и за то, что брала взятки от строительных компаний. И говорила Бебс весьма убедительно. Немудрено. Ей самой то и дело приходилось сталкиваться с подобными обвинениями. Напоследок со слезами в голосе она посоветовала:

— Ради вашего же блага и ради чести вашей компании отмените сделку немедленно, пока вас не втянули в грязную историю.

После ухода Бебс мужчины посмотрели друг на друга. Может, ее слова и вызывают некоторые сомнения, но все согласились, что в таком нездоровом климате и в нестабильной обстановке лучше дело с Хейзел не иметь — вдруг чего случится. Очень жаль. Им всем запала в душу маленькая леди из Бирмингема.

Если для Хейзел секрет удачи заключался в счастливых монетках, то секретом Бебс был страх. В самом начале карьеры она обнаружила, насколько мощное оружие — угроза судебного разбирательства. У нее в помощниках были два мелких злобных адвоката — как раз для подобных случаев. Она выяснила, что люди на что угодно пойдут, пусть им даже померещится, что есть угроза предстать перед судом.

Этель так и не узнала, каким образом Бебс украла сделку, но продолжала винить Бебс в болезни Хейзел. Для нее Хейзел была больше чем работодатель. Когда они познакомились, Эрл, муж Этель, потерял работу на сталеплавильном заводе, а у них было двое маленьких детей. Благодаря тому, что Хейзел взяла ее, им удалось избежать биржи труда, в отличие от многих. В общем, Этель считала, что Бебс помогла убить ее лучшую подругу. И — верьте или нет — Бебс имела наглость прийти на похороны и после окончания церемонии раздавать там свои визитки.

Вечер крутящихся дервишей

2 ноября

К воскресенью Мэгги в две ходки перетащила на берег реки и довольно ловко запрятала весь свой инструментарий: лодку, грузики на лодыжки и таймер-петушок. Пока все складывалось как нельзя лучше, и до утра третьего ноября не предвиделось никаких неожиданных помех. Выбранное место было все так же безлюдно, и осень просто идеально подходила, чтобы прятать вещи в лесу: забросала листвой и хвоей — и готово.

Скарб весь тоже был упакован. Ей удалось по-тихому прибрать стол на работе и уничтожить все бумаги и фотографии. Бренда и Этель ничего не заметили. После стольких лет она наконец разобралась, как работает машина, измельчающая бумагу. Удивительно, чему способен выучиться человек, стоит только приложить мозги.

Все шло по плану: с утра она сбегала к телефону-автомату перед супермаркетом «Вестерн» и заказала на понедельник такси на 9 утра. Настоящим именем она, разумеется, назваться не могла. У сидящего на телефоне человека был иностранный акцент, так что она назвалась Дорис Дэй. Ей всегда нравилась Дорис Дэй. Затем Мэгги свозила машину на мойку, залила бензин, подкачала шины, проверила масло и воду, чтобы автомобиль вернули компании в том же состоянии, в каком брали, чистеньким и аккуратным, со всеми документами в отделении для перчаток. Осталось только посмотреть крутящихся дервишей.

Бренда заехала за ней ровно в семь. Почему Бренда обожает приходить куда бы то ни было за час до начала, Мэгги хоть убей не понимала, но тем не менее была одета и готова к выходу. Зачем нервировать Бренду, пусть этот вечер порадует ее. Бренда мигом домчалась до центра и припарковала машину на стоянке, и в 7.15 они уже стояли в вестибюле театра, ожидая, когда откроют двери. Верный своему слову Сесил оставил для них два билета в кассе. Открыв конверт. Бренда пришла в восторг:

— Мэгги, не поверишь, у нас два билета в первый ряд! Здорово, правда? Я принесла бинокли, но они, наверно, не понадобятся.

— Да уж, вряд ли.

Мэгги оглядывала вестибюль театра «Алабама» с привычными гордостью и удивлением. Слава небесам, в последнюю минуту театр спасли от чугунного шара экскаватора и полностью восстановили — и все благодаря сотням взволнованных горожан. Хейзел пожертвовала пять тысяч долларов. Мэгги до сих пор помнит, как, попав сюда в первый раз, была потрясена четырехэтажным вестибюлем с гигантской хрустальной люстрой, нависающей над великолепной лестницей, швейцарами в белых перчатках. Здание было изначально построено как оперный театр, с шикарными красными бархатными креслами и пятью полукруглыми балконами, что поднимались до самого потолка. Она видела театр не только из зрительного зала, но и со сцены. На этой сцене на нее надели корону. Она ждала Бренду, забежавшую в дамскую комнату, и вспоминала тот вечер: нервное возбуждение выстроившихся в шеренгу конкурсанток, готовых выйти на красную дорожку когда назовут их имена; запах лака для волос, впивающиеся в ребра косточки бюстгальтера без бретелек; четырехдюймовые каблуки; блеск брильянтовых сережек; ослепительный свет мощных прожекторов из-под купола; громоподобные аплодисменты, когда орган «Хаммонд» за миллион долларов исторг первые ноты «Звезды падают на Алабаму»; за кулисами беготня и суета, переодевания из купальника в костюм для исполнения номера и снова в вечернее платье; визг и крики радости, когда провозгласили победителя. Да, провести последний вечер именно здесь — очень правильно.

В 7.45 двери зала открылись, они пошли вниз по проходу к первому ряду, нашли места, сели… И тут Мэгги поняла, что, хотя ряд и первый, места-то не очень хорошие. Прямо скажем, кошмарные места. Ей пришлось откинуться назад и задрать голову, чтобы видеть хотя бы краешек сцены. Но Бренда ничего не замечала. Она просто радовалась тому, что сидит в зале. Обернувшись, она махала рукой и знакомым, и незнакомым людям, сидящим на балконе. Зал был полон. Мэгги с удовлетворением отметила, что одеты все великолепно. Когда она была в последний раз в Нью-Йорке, народ пожаловал на бродвейский спектакль в джинсах и трикотажных фуфайках, но старый добрый Бирмингем в этот вечер ее не подвел. Когда занавес наконец поехал вверх, публика примолкла, сцена открылась, и Мэгги увидела, что кроме ряда деревянных складных стульев на сцене ничего нет. Она ожидала экзотических, ярких декораций. Две минуты напряженного ожидания — и вдруг Бренда пихнула ее в бок и прошептала:

— Гляди, вон они.

Мэгги повернула голову направо и увидела за кулисами семь или восемь мужчин в белых рубашках и блестящих черных шароварах. Потом безо всяких фанфар и прочих церемоний мужчины просто вышли на сцену и, не улыбнувшись, даже не кивнув публике, сели и принялись играть на странно звучавших флейтах и еще каких-то странных инструментах странные мелодии, похожие одна на другую как две капли воды. А потом, по меньшей мере час спустя (или так показалось), опять же безо всякой улыбки встали и покинули сцену так же равнодушно, и за сим наступил антракт.