Книга Элис. Навсегда - Гарриэт Лейн

– А я-то думал, что худшее уже позади, – вздыхает Лоренс. – У меня такое чувство, что с еще одним периодом вечных колебаний и нерешительности Полли мне уже не справиться. Хотя, разумеется, «нерешительность» в данном случае неподходящее слово. Речь, напротив, должна идти о ее железной воле. И все мои разговоры с ней лишь укрепляют это упрямство.

Воцаряется тишина. Колыхания ветвей деревьев почти беззвучны. На небе проступают облачка, формой немного напоминающие елку, но они такие смутные, что едва различимы.

– Могу я рассчитывать на вашу помощь? – вдруг спрашивает Лоренс. – Вы единственная, чьим мнением Полли дорожит. Вам как-то это удается… Но мне, разумеется, не хотелось бы ставить вас в неловкое положение…

– Я попытаюсь, – говорю я.

В этот момент доносится скрип калитки, и остальные возвращаются через сад, раскрасневшиеся и взмокшие. Заметив Лоренса, они начинают издали выкрикивать приветствия.

– У Джексонов дом на побережье штата Мэн, – вещает Онор, – и, конечно, это гораздо лучше, чем проторчать весь август в Нью-Йорке, где очень жарко, а все друзья разъехались. Но, представьте, они все равно нам звонят, чтобы мы не забыли упаковать вечерние наряды и галстуки. У них там местный клуб! Воображаю, что это такое. Сожалею, что вообще согласилась на эту поездку.

За столом на террасе сидим мы все, но такое впечатление, что обращается она только к Лоренсу. А когда склоняется вперед, чтобы взять из пачки Полли очередную сигарету (как я заметила, Полли перестала курить тайком – видимо, против этой привычки прежде возражала лишь Элис), у нее на ключице начинает поблескивать висящая на цепочке вокруг шеи серебряная буковка О и крошечная подковка. Весь вечер Онор говорит о себе, выставляя напоказ свою светскость, умудренность опытом, причем делает это так прямолинейно, что выглядит наивной дурехой.

Однако странным образом мне эта показуха – излишняя оживленность, широко распахнутые глаза, якобы случайные прикосновения пальчика то к губам, то к шее – кажется неожиданно трогательной. Мое отношение к Онор даже немного меняется к лучшему. Я всегда испытываю сложные чувства, когда человек неадекватно оценивает ситуацию и собственное поведение. Иногда я таких людей жалею, порой они вызывают у меня презрение, мне любопытно или смешно, но в редких случаях глупость видится мне даже в чем-то милой. Трудно представить, насколько это роскошное чувство: блаженное непонимание собственной нелепости.

Полли это тоже свойственно, но я уверена, что она повзрослеет и сама все начнет понимать. А Онор, судя по всему, была подобным образом воспитана и уже не изменится никогда.

Над кроной бука проплывает луна, окрашивая все в легкие голубоватые тона. Я подношу ко рту клубнику и ощущаю, что от моих пальцев исходит едва уловимый аромат полированного серебра. Воздух сейчас настолько неподвижен, что я решилась принести на улицу из столовой большой подсвечник. И пламя свечей держится так прямо, словно его подпитывает газ из горелок.

Тедди склоняется, чтобы наполнить бокал Онор.

– Давай начистоту. Ты не смогла отказать родителям, когда они заявили, что уже купили на всех билеты первого класса, – произносит он, и в голосе звучит легкая обида.

Очевидно, он еще не до конца понял, что происходит, хотя даже этого достаточно, чтобы испортить ему настроение.

– Но ведь ты же будешь очень скучать по мне, правда? – спрашивает Онор, накрывая его руку своей ладонью.

А потом вновь откидывается на спинку стула и вытягивает ноги. Уверена, она любуется ноготками на них. Онор накрасила их утром, сидя у бассейна, сняв сначала слой прежнего золотистого лака с помощью ватных шариков, от которых пахло грушевым сиропом, а затем нанесла новый лак – розовый и блестящий, – причем трудилась так прилежно, что часть лица порой оказывалась глубоко между коленями.

Тедди поворачивается к отцу:

– Значит, ты снова стал сочинять? Полли сказала, ты упомянул что-то о работе.

– Пока рано о чем-то говорить всерьез, – отвечает Лоренс и из вежливости обращается ко мне: – Понимаете, это все… на какое-то время прекратилось.

– После гибели мамы он больше не видел в этом смысла, – вмешивается Полли. – Ведь так, папочка?

– Писательство вдруг представилось мне пустейшим из занятий, – с легкостью подтверждает он. – Сидеть в кабинете, что-то там придумывать…

Мы молча ждем.

– Вероятно, я просто потерял веру в себя, – добавляет Лоренс, будто разговаривает сам с собой, пробует какие-то новые слова и проверяет, как они звучат. – И у меня не осталось мыслей. Я перестал ощущать фактуру ткани, а из нее состоит жизнь. Но, похоже, сейчас наступает перелом. Посмотрим.

У меня возникает ощущение, что ему хотелось бы продолжить разговор, но мешает свойственное всем художникам суеверие относительно каждой новой работы.

– Шарлотта мне уже плешь проела по этому поводу, – говорит он своим детям. – Кстати, она может приехать сюда.

Чуть позже, когда Онор, Тедди и Полли отправляются к бассейну, чтобы поплавать в темноте, я остаюсь с ним за столом одна. Из-за сильной жары свечки были мягкими на ощупь, когда я их только доставала из коробки, и прогорели очень быстро. А теперь с шипением они гаснут одна за другой. Я пытаюсь собрать со стола посуду, но Лоренс останавливает меня вопросом:

– Как по-вашему, с ними все в порядке? Они справляются?

– Вы за них так переживаете, – отмечаю я, медленно опускаясь на свой стул, чувствуя, что у него возникла потребность в чем-то. Вероятно, он даже не против исповедаться.

– Конечно, переживаю.

Я сразу понимаю, что он не собирается откровенничать и ищет у меня лишь поддержки, а потому говорю:

– Мне трудно разобраться в душевном состоянии Тедди, но Полли, по-моему, постепенно приходит в себя.

– Она за что-то очень на меня сердита, – сообщает Лоренс. – За что?

Мне сразу вспоминается поздний вечер, когда Полли явилась ко мне домой и обо всем рассказала.

– Для меня она всегда была немного смешной маленькой девочкой, – продолжает он. – Жила исключительно сегодняшним днем, как большинство детей. Вот Тедди изначально отличался предусмотрительностью, пытался разобраться во всем и очень дотошно, даже будучи совсем малышом. Никогда ничего не оставлял на волю случая. А Полли… Она не строила никаких планов. С ней все случалось само по себе. Да и случалось-то в основном только хорошее. А теперь вдруг такая перемена.

Лоренс наливает себе в стакан немного воды и выпивает.

– Наверное, все дело в невинности, – предлагает он. – Я ненавижу саму мысль, что она может лишиться ее.

И его слова неожиданно разносятся далеко по темной лужайке. Редкие лунные отсветы поблескивают в траве и в листве деревьев. У меня вертится на языке фраза, что такого рода невинность во взрослой уже девушке сродни глупости. Она лишь доказательство испорченности, избалованности, злоупотребления своим привилегированным положением. Но ничего подобного я, конечно, не говорю, а просто сижу рядом с ним в душном саду, где ни ветерка, и наблюдаю, как нас охватывает полная тьма, когда гаснет последняя свечка.