Книга Играющая в го - Шань Са

Тишину разрывает горестная жалоба, до моих ушей доносится ломкий голос флейты. Я видел сакухаши в комнате капитана Накамуры. Неужели это он терзает в хмельном унынии свой инструмент?

С каждой нотой мелодия звучит на тон ниже и наконец становится почти неслышимой. Неожиданно небеса разрывает пронзительный вздох.

Музыка проникает ко мне в душу, как луч луны, упавший на темную гладь океана. Сегодня я жив — завтра погибну в бою. Моя сиюминутная радость сильнее вечного счастья.

Флейта издает последнюю, нескончаемую ноту и затихает. Вокруг шелестит листва. Я замечаю на дереве цикаду. Ее латы раздвинулись, и в широкой щели показалось полупрозрачное тело. Новая жизнь содрогается, разворачивается, потягивается, извивается и раскачивается. Дождавшись, когда она сбросит старую оболочку, я подставляю ей палец. В лунном свете влажная цикада напоминает фигурку, вырезанную из нефрита искусным ремесленником. Ее крылья вытягиваются над шелковистым тельцем, как две капли росы, готовые упасть с цветка на траву. Я дотрагиваюсь до брюшка насекомого, и оно начинает стремительно терять прозрачность. Излившись чернильной жидкостью, тело цикады опадает. Одно из крыльев, набухнув, взрывается, растекаясь черными слезами.

Я думаю о китаянке, о Китае, который нам придется разрушить.

75

— Вот настой, — говорит Хун, доставая из портфеля завернутый в плотную ткань чайник. — Я захватила для тебя вату, кровотечение может быть очень обильным. Спрячь все это. Говоришь, отвар сильно пахнет? Мне пришлось пригрозить старухе самоубийством, чтобы она согласилась заварить травы у себя дома. Прими перед сном, потом ложись и жди. Положено пить лекарство горячим, но оно подействует и в холодном виде, только на вкус будет еще более горьким. Я ухожу, иначе твои родители могут что-нибудь заподозрить. Мужайся! Завтра утром ты избавишься от своего несчастья!

Матушка покидает нас до ужина. До завтрашнего дня она останется с моей сестрой — Жемчужина уже несколько дней не встает с постели. Мы ужинаем вдвоем с Батюшкой. Звук его голоса успокаивает меня. Я спрашиваю, как продвигается работа над переводами, и его взгляд оживает. Он читает мне несколько сонетов. Я с болью в душе замечаю, что у него седые виски. Почему родители стареют? Жизнь — карточный домик лжи, который разрушает время. Я сожалею, что мало наблюдала за отцом и матерью.

Батюшка спрашивает, что я думаю о его переводах.

— Они прекрасны, но я предпочитаю наши старинные стихи:

Когда увядают весенние цветы,

На небе появляется осенняя луна,

Как много воспоминаний приходит ко мне![29]

Или вот это:

Как печальна эта краткая жизнь,

Завтра я уйду,

Распустив волосы,

Стоя на носу корабля.[30]

Отец рассержен. Он терпеть не может моего равнодушия к чужим цивилизациям. Он считает, что культурный эгоцентризм губителен для Китая.

Я взрываюсь:

— Ненавижу англичан — они дважды воевали с нами, чтобы продавать здесь опиум, запрещенный у них на родине. Терпеть не могу французов — они разграбили, разорили, а потом сожгли Весенний Дворец, жемчужину нашей культуры. С тех пор как японцы диктуют, как нам жить, все в Маньчжурии только и делают, что болтают о прогрессе и экономическом росте. Я ненавижу японцев! Завтра они завоюют весь континент, и вы вздохнете с облегчением — ведь раздавленный Китай избавится наконец от мракобесия.

Оскорбленный моими словами, Батюшка встает, желает мне спокойной ночи и удаляется в свою комнату. Я тоже покидаю столовую, волоча ноги. Я не должна была обвинять отца. В поэзии заключен смысл его жизни.

Запираю дверь и задергиваю шторы.

Сидя на кровати, разглядываю стоящий в центре стола чайник. Из шарфов и платков сплетаю крепкую веревку.

Серый дым из курительницы медленно поднимается к потолку, отпугивая комаров.

Умереть — это так просто. Краткий миг страдания. В мгновение ока перешагиваешь порог и попадаешь в другой мир, где нет ни мучений, ни тревог. Тот мир дарует своим обитателям крепкий сон.

Умереть — значит чиркнуть снегом об снег, зажечь сверкающую инеем и льдом зиму.

Я привязываю концы веревки к столбикам балдахина. Узел неподвижен, как дерево, вросшее в землю тысячу лет назад.

Сидя на пятках, вглядываюсь в него до боли в глазах.

Мне достаточно встать, и мысль моя прервется навсегда.

Вокруг царит полное беззвучие.

Поднимаюсь, чтобы проверить надежность веревки.

Сую голову в петлю.

Веревка больно впивается в шею. Я мечтаю о пустоте, о падении в бездну. Меня ужасает это сладостное ощущение: я здесь и я уже там, я — это я, и меня уже нет!

Я умерла?

Вынимаю голову из петли и снова сажусь на кровать.

Я раздеваюсь. Вся одежда пропиталась потом. Намочив губку в тазике, обтираю тело, дрожа от холода. Хватаю чайник и делаю несколько глотков снадобья. Настойка такая горькая, что мне приходится несколько раз прерываться, чтобы подышать. Допив все до капли, засовываю между ног прокладку, развязываю веревку и ложусь на кровать, сложив руки на животе.

Жду, не гася свет.

Со дня смерти Миня я больше не засыпаю в темноте — боюсь увидеть призрак Миня, боюсь, что он придет за мной.

Мне снится залитый солнцем лес. Между деревьями гуляет дивной красоты зверь. У него короткий золотистый мех, львиная грива и изящное вытянутое, как у породистой собаки, тело. Я впадаю в ярость: чужак проник на мою территорию. Я призываю на помощь леопарда, и он нападает на пришельца. Внезапно я сама превращаюсь в раненое животное. Леопард разрывает мне брюхо и терзает клыками внутренности.

Просыпаюсь от собственных стонов. Невыносимая боль опоясывает низ живота, спускается к бедрам и внезапно стихает. Я с трудом поднимаюсь с кровати и бреду к тазику, чтобы сполоснуть лицо, потом тащусь на кухню и жадно пью воду, не в силах утолить жажду.

Через некоторое время боль снова вырывает меня из сна. Я падаю с кровати, утянув за собой простыни и подушки. Лежа на полу, цепляюсь за ножки стола, безуспешно стараясь унять жестокую судорогу.

Когда боль успокаивается, я скрючиваюсь, чтобы посмотреть, потекла из меня кровь или нет. Прокладка осталась девственно чистой, в ее белизне я усматриваю насмешку Миня. Я не чувствую ни рук, ни ног. Пытка закончилась, от пальцев вверх по телу распространяется волна тепла, но мне не становится легче, пробирает дрожь. Я лежу на полу и с полнейшим безразличием рассматриваю царящий в комнате беспорядок.

Новая волна корчей, потом еще одна. Ночь кажется мне слишком короткой, я боюсь, что она скоро кончится и меня застанут в этом жалком состоянии. Лучше бы я убила себя.