Книга Армагеддон в ретроспективе - Курт Воннегут

Ближе к вечеру я допил виски и пересек улицу. Конверт передал часовому.

— Снова насчет окна, папаша? — спросил часовой. Видимо, эпизод с окном стал в их кругах расхожей шуткой.

— Нет, по другому поводу — насчет стола.

— Хорошо, папаша.

— Спасибо.

Я вернулся в мастерскую, прилег на кушетку и стал ждать. Мне даже удалось немного вздремнуть.

Разбудила меня Марта.

— Все нормально, я готов, — пробормотал я.

— К чему?

— К солдатам.

— Это не солдаты, а майор. Он уезжает.

— Что?

Я сбросил ноги с кушетки.

— Он садится в джип со всеми своими шмотками. Майор Эванс уезжает из Беды!

Я поспешил к окну, отодвинул лист фанеры. Майор Эванс сидел в кузове джипа в окружении вещмешков, спального мешка и прочей военной всячины. Вид у него был такой, будто яростный бой шел на окраине Беды. Он бросал хмурые взгляды из-под стального шлема, рядом лежал карабин, а на талии висели пояс с патронами, нож и пистолет.

— Ему дали перевод, — изумился я.

— Теперь будет воевать с партизанами, — засмеялась Марта.

— Помоги ему Господь.

Джип тронулся с места. Майор Эванс махнул рукой — и живо испарился. Джип добрался до вершины холма, где пролегала граница города, и окончательно скрылся из виду, нырнув в долину, — я только увидел, как майор Эванс, этот необыкновенный человек, провел большим пальцем по носу.

Мой взгляд не укрылся от стоявшего на той стороне улицы капитана Доннини. Он понимающе кивнул.

— Кто новый комендант? — спросил я.

Он постучал себя по груди.

— Кто такой иглскаут? — шепотом спросила Марта.

— Если судить по тону майора, это наивный и мягкотелый рохля. Ш-ш-ш! Он идет сюда.

Новый важный пост наполнял капитана Доннини гордостью и вместе с тем забавлял.

В легкой задумчивости он зажег сигарету, казалось, капитан пытается сформулировать какую-то мысль.

— Вы спрашивали, когда кончится ненависть, — заговорил он. — Да вот прямо сейчас и кончится. Никаких больше трудовых батальонов, никакого воровства, никакого метания бутылок в окна. Я не так много видел, чтобы пропитаться ненавистью. — Он снова затянулся, еще немного подумал. — Но я вполне могу возненавидеть жителей Беды ничуть не меньше, чем майор Эванс, если завтра же они не начнут приводить свой городок в божеский вид ради собственных детей.

Он быстро повернулся и ушел на другую сторону улицы.

— Капитан, — окликнул я, — я написал майору Эвансу письмо…

— Он передал мне его. Пока не успел прочесть.

— Можно, я заберу его?

Капитан с сомнением посмотрел на меня:

— Ну, пожалуйста, оно лежит на моем столе.

— Письмо как раз насчет стола. Там кое-что надо привести в порядок.

— Шкафчики открываются хорошо.

— Есть потайной шкафчик, про который вы не знаете.

Он пожал плечами:

— Идемте.

Бросив в сумку кое-какие инструменты, я поспешил в его кабинет. Стол стоял в горделивой изоляции посреди пустой по-спартански комнаты. На его крышке лежало мое письмо.

— Можете прочитать, если хотите, — разрешил я.

Он достал письмо из конверта и начал читать вслух:

— «Дорогой сэр, стол содержит один секрет, о котором я забыл вам сказать. Если заглянете под орла, то увидите, что на дубовый лист в орнаменте можно нажать, и тогда его можно повернуть. Поверните лист так, чтобы стебелек указывал на левую лапку орла. После этого нажмите на желудь прямо над головой у орла, и…»

Он читал, а я выполнял собственные указания. Нажал на лист, повернул его — раздался щелчок. Большим пальцем я прижал желудь — и из стола примерно на дюйм выдвинулся ящичек, теперь за него можно было ухватиться и полностью открыть.

— Кажется, заклинил, — сказал я. Сунув руку под стол, я подхватил прядь фортепианной проволоки, прикрепленной к тыльной части шкафчика.

— Вот! — Я вытащил ящичек до конца. — Теперь понятно?

Капитан Доннини засмеялся:

— Майор Эванс был бы в восторге. Какая прелесть!

С восхищением он несколько раз двинул ящичек туда-сюда, поражаясь, как здорово его фронтальная часть вписывалась в орнамент.

— Жаль, что у меня нет никаких секретов.

— Европейцы без секретов не могут, — сказал я. Он ненадолго повернулся ко мне спиной. Я снова запустил руку под стол коменданта, сунул шпильку в детонатор — и снял закрепленную там бомбу.

Трофей

Если в День страшного суда Господь спросит Пола, где должно находиться место его последнего упокоения — в раю или аду, Пол скорее всего ответит: по его собственным и по космическим стандартам ему уготован ад — за ужасную вещь, совершенную им. Не исключено, что Всемогущий, во всей Его мудрости, возразит: мол, в общем и целом Пол прожил вполне безвредную жизнь, а за то, что он совершил, его уже и так изрядно помучила совесть.

Ослепительные впечатления военнопленного в Судетах со временем отползли в прошлое и утратили свой тревожный лоск, но одно пугающее воспоминание отказывалось уходить из подкорки Пола. Как-то за ужином добродушные подначки жены вызвали к жизни то, о чем он добросовестно старался забыть. Перед вечером Сью общалась с соседкой, госпожой Уорд, и та показала ей изысканный столовый сервиз из серебра на двадцать четыре персоны — Сью с удивлением узнала, что этот сервиз заполучил и вывез из воюющей Европы господин Уорд.

— Дорогой, — подзадорила Сью мужа, — неужели и ты не мог привезти оттуда что-нибудь стоящее?

Едва ли немцы могли предъявить Полу большие претензии, обвинить в мародерстве — все его трофеи ограничивались ржавой и плохо изогнутой саблей люфтваффе. Между тем его товарищи по мытарствам в русской зоне в период послевоенной анархии и свободного предпринимательства в чистом виде, длившихся несколько недель, вернулись домой, груженные сокровищами, как испанские галеоны, а Пол ограничился своей дурацкой реликвией. Как и другие, он располагал несколькими неделями и мог отыскать и забрать все, что душе угодно, однако его первые часы гуляки-завоевателя оказались и последними. Некий образ, надломивший его дух и изрядно унявший ненависть к врагу, образ, впоследствии так терзавший его, начал формироваться славным весенним утром 8 мая 1945 года в Судетах.

Пол и его товарищи по военному плену в Хеллендорфе не сразу свыклись с отсутствием охранников — те благоразумно сделали ноги еще прошлым вечером, намылившись в леса и холмы. Вместе с двумя другими американцами Пол неуверенно продвигался по кишащей людьми дороге в направлении Петерсвальда — еще одна деревушка на пятьсот очумевших от войны душ. Над человеческими реками, текшими в обоих направлениях, висел один и тот же вопль-стон: «Русские идут!» Преодолев в этой компании четыре утомительных километра, троица американцев расположилась на бережку ручья, пробегавшего через Петерсвальд, и парни начали гадать: как добраться до своих? Правда ли, что русские убивают на своем пути все живое? Рядом с ними в полутьме, забившись в конурку, сидел белый кролик и прислушивался к непривычному шуму извне.