Книга Тайна объекта "С-22" - Николай Дмитриев

— Ну-ка примерь…

Посмеиваясь про себя, пан Казимир безропотно натянул обнову.

— Что, опять дешевая распродажа?

— Ты же знаешь, частную торговлю постепенно сворачивают… — Лидия старательно застегнула пуговицы и ладонями начала расправлять складки.

Пан Казимир посмотрел в зеркало на макинтош, от пелерины которого нестерпимо пахло резиной, и, чтобы отвлечь Лидию от грустных мыслей, сказал:

— Знаешь, Лидуся, я, пожалуй, прогуляюсь, заодно и дух этот выветрится.

— Ну иди, — согласилась Лидия. — Но чтоб через полчаса был дома! Я ужин готовлю, пальчики оближешь…

Майор не случайно не захотел поддерживать разговор о распродаже, так как знал больше. Их сосед, владелец мясной лавки Опалык, тот самый, о котором упоминал Мендель, был арестован, и теперь майор ломал голову, что послужило причиной. То ли Опалык засветился как член ОУН, то ли просто попал под набиравшую силу гребенку с таким зловеще-обыденным названием, как «вывоз»…

Минут через десять пан Казимир, остановившись возле невзрачной пристройки со сдвижным люком в низкой односкатной крыше, постучал в окно. Дверь отворилась, на стук высунулся Мендель и, воровато оглянувшись, потащил майора в глубь дома.

В комнате Мендель молча достал бутылку «Водки звыклей» и, налив полную «пейсахувку», подал майору. Пан Казимир выпил, поставил рюмку на стол и покачал головой.

— Не узнаю я тебя…

— А разве я сам себя узнаю? Раньше был комиссионер, маклер, а теперь что? Конечно, и Кронштейн и Аппельбаум давно удрали и под этот гармидер доберутся до самой Америки, а дурачок Пинхас собрался за коммерцией. И куда, к немцам…

— Ему что, облигацию вместо денег сунули?

— Пхе… облигация! Торговля — всегда немножко обман. И при царе у «Скорохода» был товар, а у Виленского гешефтмахера один пшик… Одно дело — фирма, и другое — мелкая коммерция…

— Но ты-то свернул торговлю? — быстро спросил майор.

— А я что, Ротшильд? Ясно, свернул… Конечно, я не только коммерсант, я еще немножко агент, но я вас спрошу, разве Советам нужен такой агент? Теперь агент будет Рабинович, у которого троюродный племянник его двоюродной сестры из Бердичева стал комиссар и имеет на воротнике целых два «кубаря»…

— Да, швах дело… — согласился майор. — Торговлю, конечно, свернут.

И хотя пан Казимир высказал полное сочувствие, сейчас он думал не о предстоящем запрете на частную торговлю, а сожалел о пивной, из которой Мендель так ловко выкачивал нужные сведения.

— Да что говорить! — запричитал Мендель. — Эх!.. Это ж надо… Второе государство разваливается на глазах!

— Третье, Мендель… Ты забыл Австро-Венгрию.

— Э, пан майор, я считаю только те обломки, что летят мне на голову…

— Ну что ж… Ты, по крайней мере, не потерял чувство юмора.

— А что остается бедному еврею?

— Как что? Голова.

— Да разве у меня сейчас голова? — Мендель постучал себе кулаком по лбу. — От этих мыслей у меня тухес, а не голова!

— Ладно… Ты, помнится, как-то упоминал Опалыка.

— Так что?

— Арестован.

— Ясненько… По-моему, такое уже было… В Одессе.

— Так вот, собирай манатки и дуй в какое-нибудь глухое местечко. А не то, — пошутил пан Казимир, — отправят тебя в Сибирь и придется тогда торговать с белыми медведями.

— Значит… затаиться? — Мендель не принял шутки и заговорил серьезно: — Пан майор, как я понял, все остается по-прежнему?

— Именно. Устроишся, дашь знать, как обычно. — Пан Казимир дружески подмигнул Менделю. — А теперь проводи меня…

* * *

Дом был построен давно, и за добрых полвека река, сменив русло, подмыла фундамент. Днем вокруг плавали жирные домашине гуси, и шла обычная жизнь, а к ночи все замирало, с воды полосами наползал туман, и до утра несуразная постройка темной химерой висела над белесым маревом.

В одну из таких ночей по реке, излучиной огибавшей город, плыла лодка. Гребец, сидя на корме, правил по течению, а пассажир, ежась от пронизывающей сырости, настороженно поглядывал на прячущиеся в тумане глинистые откосы.

Человек, ловко управлявшийся с веслом, был пан Шлензак, а пассажиром — не кто иной, как инженер Длугий. Три дня назад на резиновой лодке они переплыли ставший пограничным Буг и только теперь добрались до данной им явки.

— Что это так мерзко воняет? — Длугий закрутил носом.

— Выше по течению бойня, — пояснил Шлензак и усмехнулся. — Нервничаете, пане Длугий?..

Тогда, осенью, блестяще задуманная операция позорно провалилась, и начальство так добре намылило шею Длугому, что он до сих пор испытывал глухое раздражение. И хотя вопрос Шлензака не имел никакого отношения к тем событиям, Длугий огрызнулся:

— Будешь нервничать… Если бы командир танкового батальона не заблудился, объект можно было взять целиком и тепленьким.

— Подстраховаться надо было получше…

Шлензак вздохнул. Пожалуй, и он не был рад от того, что пришлось снова ввязываться в это мутное дело. Тем временем разозленный Длугий, не собираясь успокаиваться, проворчал:

— Уж куда лучше! Кациян с людьми в засаде был. И надо ж так опростоволоситься…

— Да, бывает… — Шлензак сделал энергичный гребок. — Теперь из-за этой оплошности приходится миазмы нюхать.

— Как думаете, удастся найти Брониславского?

— Надо найти. Нам с вами, пане Длугий, теперь деваться некуда…

Впереди, сквозь туман, прорисовался силуэт нависающего над водой дома. Вдоль светящихся окон шла наружная галерея, заканчивавшаяся лестницей.

— Похоже, приплыли… — опять завертел головой Длугий.

От стены на галерее отделилась фигура, и едва тупой нос плоскодонки ткнулся в осклизлые кирпичи, сверху спросили:

— Кто?

— Свои, Лэбидь… Свои… — Шлензак подтянул лодку к перилам и помог Длугому выбраться на ступеньки.

— То, я перепрошу, вы, пане Шлензак? — Лэбидь свесился с галереи, стараясь получше рассмотреть прибывших.

— Ну я, я! — рассердился Шлензак. — Скажите лучше, куда идти?

— Да сюда, сюда, я же вас жду… — Лэбидь приоткрыл дверь, и на мокрые доски галереи легла гостеприимная полоса света…

Обстановка жалкого помещения, куда они вошли, никак не способствовала улучшению настроения. Ни Шлензак, ни Длугий не могли и подумать, что Советы за такой короткий срок загонят Лэбидя в эту крысиную нору. Приглядываясь к убогой комнатенке, освещенной пятилинейной керосиновой лампой, Шлензак удивленно присвистнул:

— Послушайте, Лэбидь, что это еще за «шлёс» на болоте?

— А де ж мені бути? — Лэбидь вздернул голову, привычно откидывая волосы. — Так, тут погано, навкруги болото, але я вирос у цих болотах, й не мені их цуратись, а як буде треба, то я й загину тут за неньку Украину!