Книга Вилла в Италии - Элизабет Эдмондсон

— Вы же ненавидите, — парировала Свифт. — Вы ненавидите атомную энергию. А я ненавижу электричество. Может, есть люди, которые ненавидят силу тяжести, я не знаю.

— Почему именно электричество? — раздался из полумрака голос Джессики. Мелдон стояла у окна и смотрела на луну в грозовом небе, которая то выскакивала из облаков, то вновь ныряла.

— Оно слишком свирепо, слишком непредсказуемо, слишком своенравно. Мы ведь только щелкаем выключателем туда-сюда, притворяясь, что укротили жуткую силищу. А подумайте о грозах. Мы захватываем эту энергию и запираем в крохотную стеклянную лампочку, и та послушно горит. Но разве вы не чувствуете, что тем самым оскорбляете эту энергию, возбуждаете в ней бунтарские силы? Что она выйдет из-под контроля и пойдет бушевать, как только мы ослабим хватку?

Тут в Джордже взыграла натура ученого, и он расхохотался.

— Моя дорогая женщина, что за вопиющая безграмотность! Электричество — это просто заряженные частицы, ничего больше. Оно бесчувственно, у него нет собственной воли и, конечно же, нет никакой враждебности. Вы не должны приписывать человеческие эмоции такому предмету, как электричество.

— Хотя я понимаю, что имелось в виду, — подключилась Делия. — Разве во время грозы, когда вы видите пелену дождя и трезубцы молний, вам не кажется, что эта сила слишком могущественна для нас, для нашего понимания? Не находится ли она, так или иначе, буквально за пределами человеческого разумения? Когда разговор зашел об этом, я подумала, что хотя, как сказала Марджори, мы по своему усмотрению включаем и выключаем потоки этой энергии, никто в точности не знает, что она собой представляет, точно так же как и гравитация. Меня вот ужасает гром, — прибавила она, — который столь же иррационален. — Делия старалась говорить безразличным тоном, но Джессика, хорошо зная, как панически боится подруга грозы, бросила на нее встревоженный взгляд и ободряюще улыбнулась.

— А вот я, например, — проговорила Мелдон спокойно и непринужденно, — рада электричеству. Без него жизнь была бы такой унылой и безрадостной, вам не кажется?

— А я однажды гостила в древнем доме, который по старинке освещался газом, — вспомнила певица, радуясь, что можно уйти от темы гроз. — Он давал красивый мягкий свет, но трещал и шипел, и в воздухе стоял специфический запах. Там приходилось дважды подумать, прежде чем зажечь сигарету. Я целиком за выключатели на стене и лампочки.

— Вы видели газовые фонари в Темпл-Гардене, в Лондоне? — спросила Марджори. — Там до сих пор каждый вечер приходит фонарщик с длинной палкой и зажигает их. Должно быть, лондонцам было чудно, когда появились первые газовые фонари и улицы ночью стали освещаться.

— Можно себе представить, что было до этого, — пожала плечами Джессика. — Стоит только вспомнить Англию во время светомаскировки. В первую неделю войны я врезалась в фонарный столб в Лидсе и попала в больницу.

— А я всегда сваливался с края тротуара, — подхватил Джордж. — Или врезался в него на велосипеде.

Наступило молчание, но не лишенное приятности. Воэн, сидя за роялем, уже некоторое время мягко перебирала клавиши, потом сымпровизировала что-то на тех, что не были расстроены. Какую-то приятную, ритмичную мелодию из современных, неуловимым образом подходящую к атмосфере в комнате и к внезапному осознанию того, что они, в конце концов, находятся далеко и от нынешнего туманного Лондона, и, еще дальше, от мрачных дней войны.

Ставни были плотно закрыты, и все окна крепко заперты, но даже при этом сквозило. Порывы ветра врывались внутрь из трубы на крыше, листая страницы лежащей на диване книги и шевеля занавески, и те становились похожи на каких-то беспокойных существ, норовящих вырваться за пределы комнаты. Они будто хотят, подумала Делия, освободиться и унестись в ночь.

Потом внезапно раздался рев ветра, а вслед за ним — стук градин о ставни.

— Восхитительно! — изумилась Марджори. — Люблю грозу! Жаль, что нельзя ее видеть.

— Одна из ставен болтается, — заметила певица, подходя к окну и отдергивая занавеску в желании посмотреть, нет ли молний на небе. В этом случае ей оставалось бы только удрать в свою комнату и зарыться в подушки, пока не ударил гром.

Она повернула запорную рукоятку, и, распахнутое ветром, окно вырвалось из пальцев, едва их не сломав. В тот же миг непрочно закрепленная ставня, не выдержав, отскочила и ударилась о стену.

Мир снаружи преобразился. Воэн почувствовала, как все ее чувства пришли в смятение, растревоженные вспышками молний, которые освещали беспокойный пейзаж. Деревья неистово раскачивались из стороны в сторону, а потом вдруг обрушилась стена дождя, заслоняя обзор. Делия испытывала одновременно и страх, и воодушевление. Как ни была она привычна к свирепой и сумасбродной погоде ее родного Йоркшира, но никогда еще не видела такого разгула стихии.

С ветром еще можно было примириться, но здесь мелькали молнии и уже рокотал гром…

Потребовались совместные усилия Хельзингера и Джессики, чтобы вновь надлежащим образом закрыть ставни и накрепко запереть окна. Оба промокли до нитки, и при виде их потрясенная Бенедетта, которая принесла дополнительные масляные лампы, разразилась воплями ужаса и восклицаниями. Делия интерпретировала тираду служанки как жуткие проклятия по поводу безрассудства людей, открывающих во время бури окна и ставни.

Воэн подвела все еще бранящуюся итальянку к окну и указала на замок ставни, который Джордж укрепил с помощью куска шпагата, извлеченного из кармана брюк.

Гнев утих так же внезапно, как и поднялся, и служанка принялась качать головой, поминая Пьетро в таком тоне, который не сулил ему ничего хорошего по приходе. Несомненно, то была одна из его обязанностей — проверять надежность задвижек и запоров, но в доме с таким количеством окон и ставен, как можно уследить за всеми? Делия знала все о больших домах с десятками окон: девочкой, во время войны, одной из ее каникулярных обязанностей в Солтфорд-Холле было следить за соблюдением светомаскировки.

— Земля сухая, — промолвила Марджори. — Думаю, дождь будет для нее благословением, но такой сильный ветер совсем не полезен деревьям в саду.

— Вы проявляете нежную заботу о растениях, — заметил Джордж. — Но не беспокойтесь. Я думаю, они защищены от ветра, дующего стой стороны.

— Мне хорошо известно, как зависит пропитание людей от того, что они выращивают, — резко ответила Свифт. — Мой отец выращивал овощи на продажу. Спокойной ночи.

— Это первая порция информации о себе, которую она выдала, — заметила Делия, возвращаясь к фортепьяно, чтобы закрыть крышку. Она улыбнулась. — Я тоже иду спать. Ненавижу гром.

— Пойду с тобой, — произнесла Джессика.

Прихватив масляные лампы, они оставили Джорджа в полумраке, наедине с его трубкой, сдержанного, степенного, погруженного в чтение и в самого себя.

Позже, много позже, когда буря была в самом разгаре, Хельзингер ворочался и метался в постели, и в нем уже не осталось ничего сдержанного и степенного. Ему снилась пустыня, он шел в жарких, иссушенных горах. По обеим сторонам росли кактусы, а вокруг, в ногу, двигались призрачные, похожие на тени фигуры. С неба жарило красное солнце, и Джордж не ведал ни места своего назначения, ни надежды, ни пристанища. Бесплодное место и бесплодная жизнь, подумал он, с трудом заставив себя проснуться и нашаривая в темноте выключатель ночника. Но электричество по-прежнему не работало, поэтому физик опрокинулся обратно на подушку, взбудораженный пережитым сном. Где в том бесплодном месте находится Бог? — спросил он себя. Потом перевернулся на бок. Что за вздор! Вновь забывшись сном, он на сей раз увидел себя в школе, маленьким мальчиком, под опекой святых отцов в черных мантиях, с их бесспорными истинами; отцов-иезуитов, которые так безрассудно ухитрялись сочетать страсть к науке с верой в Бога, — такова уж была вся мудрость и безумие иезуитского ума.