Книга Метро 2033. Корни небес - Туллио Аволедо

Когда Рабито поворачивается спиной, Дюран достает пистолет и приканчивает его выстрелом в затылок. Толпа пленников отступает, как волна отлива.

— Это чтобы показать, до какой степени я зол на вас. На всех вас. Я больше не хочу слушать глупости. С моей стороны ни на что не рассчитывайте. Скажу больше: я чудовищно взбешен оттого, что все эти годы мы защищали вас, прося взамен только самую малость, а вы отплачиваете нам вот этим!

Дюран оборачивается к доктору Ломбар.

— Адель, только не говори мне, что ты тоже понятия не имеешь, почему они сделали это с нами…

Женщина тоже спускается со стола. Встряхивает головой.

— Кьяра давно уже подавала признаки усталости. Быть может, последнее… жертвоприношение… которое мы сделали, чтобы устроить вам вчерашний банкет…

— Молчи! — приказывает ей офицер.

Она бросает на меня странный взгляд. Недоверчивый, оценивающий.

— Даже если это так, — гремит Дюран, на мгновение тоже заглянув мне в глаза, но сразу отведя взгляд, — почему она так вдруг сошла с ума?! Почему именно сейчас?!

Одна относительно молодая, хоть и отмеченная усталостью и недоеданием женщина смущенно, как школьница, поднимает руку.

— Кьяра… покаялась. Она говорила, что все мы должны совершить покаяние.

— Покаяние… — повторяет Дюран. Затем снова смотрит мне в глаза.

Как будто в чем-то меня подозревая.

— Вот херня, — в конце концов произносит он шепотом.

Возвращается Егор Битка, без пленницы.

В комнате царит мертвая тишина.

— Шлюха мертва, капитан, — говорит Битка.

— Она заговорила?

Немного помявшись, Битка отвечает:

— Нет.

— Черт!

— Я старался, как мог. Мне очень жаль.

— Хорошо. Это неважно. Так что ты там говорила, женщина? Вот это вот, насчет покаяния…

— Да, именно. Она… Кьяра… Кьяра постоянно говорила, что нам придется заплатить за то, что мы сделали. Но никто не относился к этому всерьез… О боже! Что теперь с нами будет?

Дюран хмурится.

— Ясно одно: вы не можете пойти в Новый Ватикан. Рано или поздно правда всплывет наружу. А я говорил вам, какого Церковь мнения о ваших… привычках. Если кто-нибудь устроит раскопки в конце туннеля метро… Святая Инквизиция восстановлена, и ее методы… ужасны. Кардинал-камерленго безжалостен по отношению ко всякому отклонению от веры. Вам нужно идти в какое-нибудь другое место.

— КУДА? — кричат разные голоса. — КУДА ИДТИ?

Дюран пожимает плечами:

— Подальше от города. И от моря тоже. Море… опасно.

Нужно не забыть спросить его, почему он это сказал. Но еще больше я хочу спросить его, зачем он наговорил все эти глупости? Об Инквизиции и об Альбани…

И потом еще одна вещь. Самая ужасная. Понятно, за какой грех жена диакона принесла в жертву себя и своих людей. Но Церковь прощала вещи и поужаснее. И она без скандалов уживалась с убийцами масштабов Алессандро Мори. Что хуже: убивать ради грабежа или по необходимости, от голода? Церкви отчаянно необходимы новые жизни, свежие соки. Катакомбы святого Каллиста без проблем могут принять этих людей. А три или четыре дня не нанесли бы нашей миссии большого урона…

Я подхожу к Дюрану.

— Мне нужно поговорить с вами, — говорю я ему шепотом.

— Я слушаю.

— Не здесь. Так, чтоб никто не слышал.

— Сейчас не время для этих глупостей. Скоро стемнеет, и нам надо будет уходить. Нас ждет долгий путь до ближайшей остановки. Мы здесь не на прогулке.

— Эти люди, капитан…

— Это не мои люди, святой отец. И не ваши тоже. Не беспокойтесь о них. Единственная проблема — это то, что мы теряем прекрасную базу. А из-за этих людей не стоит плакать. Или беспокоиться о них.

— Мы должны сопроводить их до…

— Должны? Должны?

В голосе Дюрана звучат ярость и сарказм.

— Это кто же должен? Вы? Вы чуть не дали схватить себя Мускулам. Вы хотите сказать, что я и мои ребята должны рисковать жизнью ради этих… этих людей. Ну так я отвечаю: я не намерен делать этого. Эти районы не так плохи, как центр города. Они без труда найдут себе другое логово. А если будут экономить провизию, смогут добраться и до Замка. Это наш военный аванпост всего в десяти километрах отсюда.

— Действительно, прогулочка. Учитывая тот факт, что они двадцать лет не выходили из этого убежища.

— Я не знаю, что с вами делать. Приготовьтесь, святой отец. Мы отправляемся, как только станет возможно. И не думайте, что сможете остаться с этими людьми. Их инстинкт самосохранения… чрезвычайно обострен. И для них вы не просто чужой. Вы — кусок свежего мяса…

Должно быть, ужас отобразился на моем лице, потому что я ловлю его отражение в глазах капитана. Я силюсь вспомнить, ел ли он мясо или ограничился рыбой. Но я помню только — очень хорошо помню — что я сам съел два куска этого восхитительного мяса. Вот почему Ломбар не показала мне ферму, на которой оно было произведено. Но теперь…

Мне вспоминаются шумы и стоны, которые слышал этой ночью.

Я поворачиваюсь к женщине в белом халате. Вызывающе смотрю на нее. Она не отводит взгляд. Да и вообще вовсе не выглядит взволнованной.

— Чего вы желаете, отец Дэниэлс?

Я чувствую, что мой голос может задрожать, поэтому стараюсь говорить как можно тверже.

— Вы обещали мне еще одну экскурсию.

— Куда?

— На вашу ферму. Помните?

10

ПОЛЯ ГОСПОДНИ

— Вам не понравится то, что вы хотите увидеть.

— Понравится мне это или нет, я должен видеть это.

— Я не понимаю, зачем?

— Именно это я и сам говорю себе. Что я не понимаю. И поэтому я должен увидеть. Я должен знать.

— Как хотите, — вздыхает Ломбар, распахивая следующую дверь. Потом шепотом произносит несколько слов, которые мне не удается разобрать. Произносит с раздражением.

В коридоре за дверью темно. Из него доносится скверный запах, смешанный с вонью дезинфицирующего средства. Мало-помалу мои глаза привыкают к темноте, которая оказывается не полной, потому что свет, идущий из комнаты, в которой мы находимся, открывает какие-то предметы, какие-то неподвижные кучи тряпья на полу.

Потом, среагировав на свет, одна из теней начинает двигаться.

Это похоже на движения огромной улитки. А потом улитка открывает глаза.

Однажды, когда я еще учился в семинарии, один священник сказал, что дети — это лилии на полях Господних.[44]Я рад, что он сейчас не здесь и не видит собранный на этом поле ужасный букет. Не видит эти создания, слепые от жизни в темноте, лежащие в собственных экскрементах, как свиньи. Знали ли они хоть когда-нибудь — хоть в одном движении — нежность? Возникало ли хоть один раз у тех, кто так обращался с ними, подозрение, что и в этих созданиях может быть искра Божьего света?