Книга Быть единственной - Людмила Белякова

Маша с огромным усилием взяла себя в руки. От этого рот перестал открываться вовсе, и Маша буквально просипела через зубы:

– Извиняйте, Александр Иванович. Мы деревенские, по-другому не обучены.

– А в деревне что – уважению к старшим не обучали? – щурясь, покачал головой «дядька». – Ерунду городишь, Маш.

Маша не ответила и встала.

– Пойду я. Спасибо за угощение.

– … Ты все-таки подумай, Маня, – сказала, провожая ее в дверях, тетка. – К шестидесяти ведь тебе… Как одной-то?

– Я не одна, – передернула плечами Маша. А потом гордо и сладко улыбнулась. – У меня Вадичка есть.

Хоть и стоял на дворе декабрь, а все была клеклая, плюсовая погода, со снего-дождем в воздухе и под ногами. Маша ходила в тряпичном пальто, купленном, в крике и препирательствах, на заводской распродаже, и вокруг народ больше ходил в осеннем, проклиная сырость, потому что все хуже становилось в магазинах с обувью. И когда хилым, промозглым утром у Машиного стеклянного загончика остановилась женщина в ярко-зеленом пальто, протянула пропуск в пластиковом мешочке, Маша только подумала: а ведь и на Новый год снег, поди, не ляжет, раз такая теплынь до сих пор…

Женщина прошла на территорию, и только тут Машу словно ушатом холодной воды окатило: да это ж та самая Галька, на которую ей еще весной указали как на сы´ночкину зазнобу… Пропуска ей все совали и совали, а Маша пыталась припомнить, куда она сунула пакетик, полученный от зеленого пальто… Когда вслед за служащими прикатила и прошла волна рабочих, Маша, даже не передохнув, принялась просматривать пропуска итээровцев, к которым, без сомнения, относилась и эта баба.

– Что-нибудь не так? – спросил у нее проходивший мимо начальник охраны.

– Проверяю, чтобы так, – с достоинством ответила Маша, не прекращая лазанья.

«А вот и она!»

Начальник, чуть постояв рядом, удалился. Маша, пытаясь успокоиться, села и будто исподтишка, воровато взглянула на пропуск.

«Точно – Галина! Она… Змея подколодная… Ух, убила бы!»

Лицо на фотографии было красивым, продолговатым, с пухлыми, ярко накрашенными губами – даже на крошечной карточке видно, как намазалась!.

«А чего это я расстраиваюсь-то? – вдруг одернула сама себя Маша. – Еще не хватало! Когда это мне Клавка плела, что Вадичка за этой сыкухой страдает? У, весной еще!.. И ничего не было. Вранье все это. Нашим бабам только намекни – такую историю распишут!.. Чего было и чего не было. Поговорит парень с девчонкой – и все уже, «она от него аборт сделала!». Может, эта проститутка сама под Вадичку роет – это может быть, да… А он? А он одну маму любит. Он знает, что мама никогда его не выдаст».

Маша еще раз посмотрела на карточку, запомнила, что эта Галька – ведущий экономист, и сунула пропуск назад в ячейку. Как бы эти сутки проклятущие досидеть без проблем… Холодно, сыро, через щели с улицу тянуло, и двор, разъезженный машинами, тоже не внушал радости. Подремать бы, но ходят и ходят эти все…

И все же, когда после пяти вечера через проходную двинулись начальники и итээровцы, Маша услыхала хорошо запомнившийся номер и фамилию – Феоктистова. Она мелко дрожащей рукой протянула зеленому пальто пропуск, а сама жадно вцепилась взглядом в лицо за стеклом. Видно было плохо – на дворе давно стемнело, а лампочки в целях экономии везде по заводу были вкручены слабые, едва живые. Чувствуя, как открывается сам собой рот, чтобы сказать подлюке Феоктистовой что-нибудь эдакое, Маша успела заметить, что лицо у этой Гальки красивое, не похожее на широкие лица выселковских баб, продолговатое и даже зимой заметно смуглое.

Феоктистова буркнула обычное для этой ситуации «спасибо, до свидания» и удалилась во мрак за проходной.

– До свиданьица вам, – едва просипела Маша.

Раздумывать о том, выглядела ли Феоктистова виноватой и не стыдно ли ей было смотреть в глаза несчастной старухи, у которой та собиралась украсть сына, было некогда. Наработавшиеся до умопомрачения начальники всякого ранга перли на выход плотным косяком, и Маша только и успевала брать и раскладывать пропуска. К шести часам все угомонились. Маша, оставшись одна в неуютном стеклянном закутке, принялась размышлять: а может, эта гадина и не знает, что Маша – это мама парнишки, на которого она охотится? Или не узнала ее в платке и казенном ватнике? А что – может быть… Все дежурные были примерно одного, пенсионного возраста, все полные и покрывались темными, вдовьими платками.

«Может, не знает… А как же она так – на моего Вадичку глаз положила, а меня не знает? Или просто в расчет не берет? Ага… Думает, если морду намазала, ей все так и пройдет? Ну уж нет! Старшего я проворонила, а уж младшенького не отдам. Не отдам!»

Когда в заводоуправлении погасли все окна, Маша поковыляла через двор на первый этаж здания, чтобы отогреться и чуток поспать.

«Да, зря тогда, когда Володька с «этой» хороводился, я их так… Похитрее надо было бы… Познакомиться, присмотреться к этой… Да и потихоньку-полегоньку сделать что-нибудь, чтоб она сама Вовку бросила… Увидел бы, кто его по-настоящему любит, убедился!»

Но старший сын был, похоже, безвозвратно для Маши потерян, а младшего нельзя было отдавать ни под каким видом… Остаться одной в этом доме, без помощи по хозяйству… Да и бог с ним, с этим хозяйством! Сыночку бы не упустить, любимого, кровинку… Похитрее надо бы как-то».

С этой мыслью – внедриться по-шпионски в отношения сына с этой Галькой, развести их по-умному, вот это как надо! – Маша и засыпала у себя в комнате. Прежних ошибок она не допустит, нет.

И утром следующего дежурства, когда на дворе наконец похолодало и приморозило, Маша спросила у своей сменщицы, некогда открывшей ей глаза на гнусные происки Феоктистовой, – ну, как бы между прочим, показывая на пустую ячейку:

– Это ты мне про эту Гальку-то пела – будто она за моим Вадиком увивается? Феоктистова ее фамилия, что ли?

– Галечка за твоим парнем не увивается, подруга, – ехидно скривилась сменщица. – Это он уж который год по ней сохнет-засыхает. Вот это я говорила. Да это все знают…

«Одна я не знала, ага!»

– А что это – он за ней? – фыркнула Маша. – Виданное дело! Брешешь ты все!

– Да уж видано-перевидано… Одна ты, подруга, не видала. Да не нужен он ей, Вадька твой. Шофер, работяга… У нее в конторе хахалей невпроворот.

Тут дружно повалили на работу заводчане, а сменщица, почему-то невероятно довольная тем, что Машин сынок никому не нужен, пошла злорадствовать домой. Размышлять, кто на самом деле за кем бегает, Маше на время стало не с руки. Но когда в окошко прозвучало ненавистное имя, Маша встрепенулась. Феоктистова стояла перед ней в пальто с пушистым песцовым воротником и в маленькой норковой шапочке на круто завинченных каштановых кудряшках. Песец и норка, даже по отдельности, составляли недостижимую мечту большинства Машиных согражданок, а тут вот на тебе! И то и другое! Ясное дело, каким местом она это заработала… Уж, поди, не головой своей умной.