Книга Чудовище Франкенштейна - Сьюзан Хейбур О'Киф

— Простите. Я вам нагрубил.

Он подбежал ко мне и открыл дверцу рядом с скамьей, чтобы я мог сесть. Мне пришлось вывернуться и подтянуть колени до подбородка. Сиденье оказалось устойчивым, в отличие от моих ног. Они тряслись: рановато я отправился в такой дальний путь.

— Очень рад, что вы поправились, — сказал Грэм, сев на скамью передо мной.

— Правда? — Его глаза распухли и покраснели: неужели он плакал из-за меня? — Вы ведь мучились над вопросом, что делать. Моя смерть избавила бы вас от необходимости принимать решение.

Его щеки вспыхнули.

— Я не желаю зла ни одному человеку.

— Но вы же не считаете меня человеком. — Казалось, во время долгого забытья я обдумывал тот же вопрос. — Так кто я? На балу меня назвали новым Адамом. Я что, новый тип человека?

— Новые виды? — Он покачал головой. — Господь сотворил весь мир сразу идеальным. Если бы материя развивалась сама по себе… — Закончить фразу было слишком уж страшно.

— Эта материя, — я показал на себя, — развилась не сама по себе. Меня создал человек.

— Возможно, вы просто машина. — Грэм отвернулся. — Луддиты разрушали машины, утверждая, что те хотят вытеснить их. Что бы они сделали с вами и вам подобными?

— На этот счет бояться нечего. Я один такой. Но кто я? Есть ли у меня душа? Вам решать.

Он посмотрел на крест, словно ожидая ответа от Господа. Я больше не мог смотреть, как он страдает, и осторожно коснулся его плеча. Священник вздрогнул.

— Если не можете решить, — устало сказал я, — дайте мне хоть немного хлеба. Даже зверей нужно кормить.

— Да, конечно.

Он принес супа с хлебом, а также молитвенник, который молча положил рядом. Наверное, он считал кощунством обращать в свою веру животное, и я должен был прийти к христианству самостоятельно. Я взял книгу без особого интереса.

Все события после нападения смешались у меня в голове: мои зрение и интуиция притупились. Я быстро записал все, пока рассудок вновь не помрачился, но легче мне не стало. Порой от слов нужно просто избавляться, словно смывая с рук грязь.

Сквозь боль и смятение пробивается черная злость на Уинтерборна. Я жажду мести. Его отречение еще хуже ненависти других людей, он солгал мне, вселив в меня то, чего я никогда раньше не испытывал: надежду. Я хочу разорвать его на куски за фальшивую доброту. Хочу опустошить его дом и уничтожить всех, кто ему дорог.

23 ноября

Грэм так и не разобрался в моей природе или просто не захотел ничего знать.

День за днем я набираюсь сил и прихожу во все большее возбуждение. Я перебрался на верхний этаж церкви. Сторож убирает лишь там, где видно: в верхнее помещение и чердак над нефом он годами не заглядывает. Его нерадивость мне на руку.

Поселившись в церкви, я много узнал о городских делах. Помимо разговоров на улице я слушаю сплетни сторожа, который также работает аптекарем. Для него каждое лекарство обладает таинственным смыслом и связано с одним из смертных грехов. Снотворное из молотых морских ракушек — чревоугодие! Припарка для его сына, у которого в спине сидит какая-то инфекция, — гнев!

Грэм пытается его угомонить, но сторож без умолку болтает про убийство мальчика. Это любимая тема горожан. Лоскутный Человек существует! Он рыщет по ночам! Скорее бегите по домам! Заприте двери! Если, конечно, это вас спасет…

Утром, после ухода сторожа, Грэм поднялся по лестнице и, пристально глядя на меня, сказал:

— Поклянитесь еще раз: вы действительно невиновны в этом убийстве?

— Клянусь. Я хочу, чтобы вы полностью мне поверили, а потом убедили Уинтерборна. Я… невиновен.

— Вы запнулись.

Что я должен был ответить? Грэм — ходячее воплощение религии, беспрестанно мечущейся между прощением и проклятием.

Но правда — превыше всего.

— В этом убийстве я невиновен, — наконец признался я. — Но мои руки обагрены другой кровью. И если бы не обстоятельства, ее могло бы пролиться еще больше.

— Об этом тоже рассказать мистеру Уинтерборну? — язвительно спросил Грэм: не такого ответа он от меня ждал. Новый Адам? Тогда уж падший и изгнанный из рая.

— Все бесчинства, что я творил, я считал необходимыми для своей защиты.

Не глядя мне в глаза, Грэм осторожно спустился по лестнице.

24 ноября

Сделанного не воротишь: я все-таки отомстил.

Столько всего нужно записать, что чернил не хватит!

Ближе к вечеру на церковный двор въехал экипаж. Выглянув с чердака, я увидел, как из коляски вышел Уинтерборн. Он поспешил к церкви:

— Грэм!

Еще недавно я был вне себя от бешенства, но теперь воспрянул духом. Возможно, здесь, в месте, священном для Уинтерборна, он наконец-то меня выслушает.

Навстречу выбежал преподобный отец. Уинтерборн схватил его за руку:

— Мне нужно срочно с вами поговорить.

Косясь на чердак, Грэм вывел его из церкви — подальше от моих ушей. Поначалу священник просто слушал, но вскоре энергично закачал головой. Уинтерборн схватил его за руку и долго не отпускал ее. Оба не умолкали ни на секунду. Наконец пастор отрывисто кивнул, отпихнул Уинтерборна и в явном отчаянии помчался обратно в церковь. Уинтерборн последовал за ним.

— Больше ни слова! — завопил Грэм, вновь искоса поглядывая наверх. — Я согласился под сильным давлением, но больше не желаю об этом слышать! Подождите, пока я соберу все необходимое.

— Вам ничего не понадобится. Идемте же.

Неужели Грэм даже не замолвит за меня словечко? Наверное, я умею передавать мысли на расстоянии — священник учтиво обратился к Уинтерборну:

— Одну минуту, сэр. Вы же можете подождать еще минутку?

— В чем дело? — нетерпеливо спросил Уинтерборн.

— Я слышал, вы напали на Лоскутного Человека, как он себя называет.

— Эта мразь? — Лицо Уинтерборна потемнело, будто налившись кровью, а голос охрип. — Спустя столько лет я наконец-то понимаю шурина.

Нет! Я вцепился в перила.

Грэм повернулся к алтарю с распятием и тихо сказал:

— В ту же ночь я нашел его в лесу, тяжело раненного. Я… помог ему сбежать.

— Вы с ума сошли!

— Сэр, не забывайте, что вы в храме. Он поклялся, что невиновен.

— Ваше преподобие, если эта тварь способна на убийство, она вполне способна и на обман.

— Я поверил его словам. И я также верю, что он… человек.

Я прижался лбом к перилам, чуть не плача. Судя по тону Грэма, он говорил искренне, хотя и шел наперекор своим религиозным убеждениям.