Книга Туман на родных берегах - Дмитрий Лекух
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Теперь – им решать.
Будет удобная сумятица при попытке теракта на Красной площади – они его исполнят.
Нет – подождут.
Тут спешить особенно некуда.
Тут главное – чистота…
Дед в окружении свиты ожидал его в большой, идеально прибранной гостиной.
Крупный.
Костлявый.
Непомерно прямой, в мятом черном мундире с полевыми генеральскими погонами и в знаменитых дешевых, чуть ли не солдатских стальных очках с небольшими чистыми линзами. За ними прятались выцветшие стальные же глаза человека, не раз и не два встречавшегося со смертью, давно ничего в этой жизни не боящегося и ничего от нее не ожидающего.
Убийца и палач.
Герой и легенда.
Победителей в гражданских войнах не бывает – ненависть побежденных всегда сильнее гордости победителей, а после окончания войны им все равно приходится жить вместе: земля-то одна…
Вот и живут.
Ворчаков, хоть и был в гражданском, с уважением козырнул.
Деда – можно было ненавидеть.
Отец Ворчакова, к примеру, будучи профессором Санкт-Петербургского университета и, естественно, русским либералом, искренне почитал его диктатором и столь же искренне желал его смерти, и Ворчаков, будучи человеком образованным в гуманитарных дисциплинах, прекрасно его понимал.
Но не уважать человека, растоптавшего большевистскую гадину в России и положившего конец Гражданской войне, было невозможно.
К тому же такого человека.
Сильного.
Властного.
Благородного.
Не пожелавшего в свое время расколоть Россию и ушедшего сначала в добровольную отставку, сменившуюся позже отнюдь не добровольным уединением.
А как вы хотели, господа?!
Некоторые деревья слишком велики, чтобы в них не попала молния…
Старик коротко козырнул в ответ и поморщился.
По еще дореволюционной военной привычке он не любил жандармов, и Ворчакова в свое время это болезненно задевало: нет ничего хуже для умного тюремщика, чем ощущать презрение не менее умного арестованного, который к тому же из-за своего высокого ранга не до конца в твоей власти, и ты не можешь ему за это ничем отплатить.
Скоро посчитаемся…
– Доброе утро, генерал, – Никита наклонил голову. – Извините, что заставил себя ждать.
Ему почему-то отчаянно захотелось вытянуться во фрунт и щелкнуть каблуками.
– Не извиню.
Голос генерала был холоден и безличен.
И – он не шутил.
Люди, знающие его еще со времен Гражданской, поговаривали, что у него отсутствует чувство юмора.
Возможно, так и было: по крайней мере, те, кто пытался острить в его присутствии, очень скоро начинали чувствовать себя довольно неловко.
И еще.
Сам Ворчаков ни разу не видел его не то чтобы смеющимся, но даже улыбающимся.
Никиту это пугало.
И судя по нервной реакции Верховного, не его одного.
– Так-таки не извините? – Ворчаков позволил себе одну, пусть и очень холодную улыбку. – Ну и напрасно…
– Не извиню, – вновь подтвердил генерал. – Отсутствие пунктуальности ведет к очень неприятным последствиям. А от них недалеко и до измены.
Брови Ворчакова невольно поползли вверх.
Старому пню удалось его удивить: пень пытался шутить.
Пусть тупо и неудачно.
Но все-таки.
И вообще, по всей видимости, пребывал в отличном расположении духа.
В любой другой ситуации Ворчаков бы решил, что это не к добру, но теперь уже ничто не имело значения, – старый пень проиграл еще до начала партии.
Шифровки перехвачены.
Да, их не удалось расшифровать, но по крайней мере уже понятно, кому они предназначались.
А любая проблема в наш модернистский век, господин генерал, решается просто: путем устранения ее носителя.
Вы безнадежно устарели, мой генерал.
Ворчаков уже понял, как его люди смогут исполнить генерала.
Все остальное было уже не важно.
Отыгранный материал…
Тем временем Ворчаков поздоровался и с остальными.
Их, кроме все еще недовольного Берии, было трое: двое референтов (один работал на Ворчакова, другой – на кого-то еще, скорее всего на Лаврентия) и неизменный Николенька Ларионов. Адъютант и порученец Старика с доотставных времен, гениальный делопроизводитель и бюрократ, которого с удовольствием приняло бы в свои ряды любое имперское ведомство: предложения, насколько Никите было известно, все еще время от времени поступали.
Но Николенька оставался верен Деду.
Странное, на самом деле, качество для гениального крючкотвора, но, имея дело с «объектом № 4», Ворчаков давно уже ничему не удивлялся: преданность ему стала для господина директора обыденна и привычна.
За Дедом в ссылку последовал не только порученец Николенька: прислуга переделкинской дачи, превращенной секретным приказом Верховного в самую комфортабельную тюрьму Империи, тоже не разбежалась.
Ни кухарка, ни горничные, ни садовник, ни старый денщик Феофаныч, который и сейчас молча замер в углу, затянутый в черный ясский мундир и готовый сопровождать хозяина хоть на парад, хоть на смерть, – его верность была воистину беспрекословной, и попытки завербовать старого солдата всеми многочисленными спецслужбами Империи были давно признаны бесперспективными.
У денщика не было никого – ни родных, ни близких, ни друзей.
Только Старик.
В таких случаях не предают.
Перевербовать, кроме кухарки, не удалось никого.
Причем за все те несколько лет, которые обслуга опального генерала была в его, ворчаковском, полном распоряжении.
А это о многом говорит.
Хотя в сложившейся ситуации кухарки, у которой вовремя отыскался горячо любимый племянник в Западной Галиции, – вполне достаточно.
Если, разумеется, сегодня не отработают снайперы.
По идее, Ворчаков это чувствовал, – должны.
Но всякое бывает.
Вот тогда-то кухарке и придется капнуть бесцветной, слабо пахнущей миндалем жидкости в еду или питье.
Всего пару капель, этого вполне достаточно.
А пока – можно и поговорить…
Ворчаков, не спрашивая разрешения, закурил, зная, что тем самым вызовет возмущение у не употреблявшего ни табак, ни алкоголь хозяина.
