Книга Охранитель - Андрей Мартьянов

— Вы, юристы, страшнее любого беса, — добродушно проворчал брат Михаил. — Присядьте, наконец... Голодны? Тогда чуть позже заглянем в поварню, после общей трапезы наверняка что-нибудь останется. Понравилось в Камбрэ? Как здоровье Ирсула Бен-Йосефа? А прежде всего, какие размышления посещают его умную голову?

— Давно хотел спросить, — замялся мэтр. — Никогда бы не заподозрил вас в дружбе с...

— С раввином? Определимся: это не дружба, а обоюдовыгодное сотрудничество по старинному принципу «ты мне, я тебе». У евреев есть деньги и знания в интересующих меня областях, у Трибунала есть влияние и способы воздействия на духовную или светскую власть. Отсюда можно выстраивать самые замысловатые комбинации. Уверены, что хотите это знать?

— Сам догадываюсь. Вы закрываете глаза на отдельные иудейские проделки в торговой и банкирской сфере, а они за это делятся информацией и негласно переправляют деньги на тайные счета Sanctum Officium в банках Ломбардии и Флоренции.

— Никогда больше не повторяйте эти слова вслух, — сказал Брат Михаил после долгой паузы. — Никогда. Суть вы ухватили верно — евреи для католицизма враг даже не третьестепенный. Они иноверцы, как сарацины и мавры, но осудить их за это Трибунал не вправе. Главный враг — иномыслие среди христиан, раскалывающих нашу единую общность, подтачивающее фундамент, на котором стоит католический мир. Катары, вальденсы, бегины, донатисты, обрезанцы... Как только Римская церковь распадется на множество течений, над Парижем и Регенсбургом взовьется зеленое знамя Мухаммеда. Вы этого хотите? Я — нет.

— Но при чем тут евреи?

— Привычное зло. Если можно так выразиться, далеко не самое злое зло существующее вокруг нас. Неагрессивны, живут разрозненными общинами, веса в политике не имеют. Лицемерно отодвинув своего Яхве на второй план и уподобившись царю Иевроаму поклоняются одному божеству: золотому тельцу. Пока мы им позволяем, разумеется. А за позволение надо платить. Вряд ли кто догадывается, что крестовый поход против апостольских братьев и ересиарха Дольчино сорок два года назад был оплачен в основном евреями.

— Неужели?

— Ярость дольчинитов обрушивалась на священников и монастыри, да, но иудейские кварталы они жгли с не меньшим рвением. А то и с большим. На месте отца раввина Бен-Йосефа что бы вы избрали: строгий порядок католицизма или бешенство толпы, не связанной никакими законами и узами? Наверное, проще заплатить за свою безопасность, чем лишиться всего и умереть, правильно?

— Aes non olet[17], — сказал Рауль. — Негласная индульгенция. Лучше бы я этого не знал.

— Вас никто не тянул за язык, — заметил брат Михаил. — Могли бы оставить свое любопытство при себе. Хотели тайн — извольте получить, но не жалуйтесь потом, что измарали в грязи рукава. Морализаторствовать, надеюсь, не собираетесь?

— Нет.

— Вот и чудесно. Донельзя глупо выглядит моралист на жаловании инквизиции, чьи деньги получены с еврейского ростовщичества... Ну-ну, не дуйтесь мэтр — я пошутил. Казна подчиненного мне Трибунала честно получена с десятины, поступающей в Авиньон! А закрытые фонды я пока не использовал — надобности не возникало. Лучше расскажите, о чем вам поведал Бен-Йосеф.

— Об уксусе.

* * *

В доме на Иерусалимской улице было темно, только лампадка перед распятием сияла золотистой звездочкой. На столе холодный ужин — телятина, хлеб и горох с салом, укрытые льняными полотенцами. Ореада, не зная в точности вернется ли нелюбимый постоялец к ночи, все равно оставила снедь. Точнее, отправила прислугу.

Интересно, две крестьянские девушки работающие у мадам Верене догадываются кем именно является их госпожа? Или молчат, не рискуя потерять щедрую плату серебром и место у богатой хозяйки?

— Привет, — Рауль, засветив лампы в кабинете, обнаружил сидящего на столе нахохлившегося Инурри. Домовой выглядел одиноким и несчастным. — Я тебя ждал, думал не придешь.

— Случилось чего?

— Полнолуние, — проворчал Инурри. — Большое полнолуние. Знаешь, что это значит?

— А то! — беззаботно ответил Рауль. — Мартовский шабаш, праздник ведовства. Не верю я во всё это, дружок. Не с одной ведьмой знакомство водил, да только страшных баек о полетах на метлах и сатанинских обрядах на Лысой горе от них не слышал. Выдумки это.

— Зато другое не выдумки, — упрямо сказал домовой. — Светила противостоят, Врата открываются, такая ночь посвящена не-людям.

— Раз уж ночь посвящена тебе, иди поближе и угощайся. Есть хочешь?

— Дурак, — Инурри показал зубки. — Всё ваше племя дурное отроду, как появились... Кроме вас и Древних есть другие, ezezagun. Приходят, шастают ночью, заглядывают в дома. Потом снова исчезают. Не каждый. Некоторые вернуться не могут, остаются. Мир покачнулся, Врат стало больше. Не все закроются.

— Погоди-ка, — мэтр резко повернулся к бормочущему непонятные фразы Инурри. — Что ты сказал? Мир покачнулся?

— Уши скребком почисти.

Равновесие Вселенной поколеблено. Твердь земная и небесная сдвинулась с основ. Так вроде бы глаголил Ирсул Бен-Йосеф?

Трудно заподозрить, что раввин из Камбрэ и аррасский домовой сговорились.

Остается поверить?

Глава пятая

В которой нет числа горестям и разочарованиям. Замок Вермель опустел и предан огню, Священный трибунал пленен, а в гавань Кале приходит корабль мертвецов

Вермель — Кале.

9-10 марта 1348 года.

— Я никогда, никогда раньше не видел подобной жестокости, — глухо сказал мэтр Ознар. — Невообразимое что-то. Нечеловеческое. Человек не может так поступить...

— Хотелось бы в это верить, мессир, но мне по роду службы приходилось сталкиваться с проявлениями исключительного зверства, — проворчал в ответ Михаил Овернский. — Секта люцифериан в Альби, Лаворе и Кастре. На их капище меня, простите, вырвало прямиком на брата Ксавьера д’Абарка... Тогда зрелище крови и разъятой плоти впервые в жизни заставило меня блевать. Не хочу повторять этот опыт на ваших глазах. Выйдем на воздух, отдышимся.

— Вы не похожи на человека впечатлительного, преподобный.

— Привыкнуть можно ко всему, но требуется время. Я — привык. Почти.

Прошли к галерее на западной стене замка, откуда можно было разглядеть темную черточку беффруа[18]городка Бетюн, расположенного всего в трех с половиной римских милях дальше по дороге на Кале. Долго молчали, наблюдая за суетящимися во дворе сержантами аррасского прево Летгарда.

Новости из родового владения шевалье Одилона де Вермеля, того самого угрюмого господина портившего настроение дамам на quodlibet у архидиакона, пришли вчера вечером, с гонцом. Письмо запоздало приблизительно на сутки — 7 марта, на святую Фелициату, крестьяне привезли в замок битую птицу и молоко, ворота были открыты. Увидев, что произошло, мужланы опрометью бросились в город, рассказали бетюнским магистратам. Те отправили в Вермель легиста со полудесятком стражи, и уже представитель королевского правосудия немедленно принял решение сообщить в Аррас, сенешалю графа Филиппа, прево, церковным прелатам и конечно же Священному Трибуналу.