Книга Золотая тетрадь - Дорис Лессинг

Когда Теда за непригодностью отослали с шахты, он каким-то образом попал в Германию в качестве преподавателя. Его жена-немка очень ему подходила, поскольку она была практичной и знающей женщиной, а также прекрасной сиделкой. Сейчас Тед нуждается в хорошем уходе. Он горько сетует на то, что состояние его легких вынуждает его «впадать в спячку».

Даже на Теда повлияло преобладавшее в нашей среде настроение. Для него внутренние распри в партийной группе и наши желчные перепалки были непереносимы, а раскол, когда он случился, оказался последней каплей.

— Очевидно, я не коммунист, — сказал он Вилли, торжественно и горько, — потому что все это мелкое дробление кажется мне полным бредом.

— Да, очевидно, что ты не коммунист, — ответил Вилли, — мне было интересно, как скоро ты это сам поймешь.

Кроме того, беспокойство Теда вызывало и то обстоятельство, что логика предшествовавшей расколу полемики привела его в подгруппу, которую возглавлял Вилли. Он считал, что предводитель другой подгруппы, полковник из военного лагеря и старый марксист, — «высохший бюрократ», но по-человечески он ему нравился больше, чем Вилли. И все же Тед был предан Вилли… что наводит меня на размышления о том, о чем я раньше не думала. Я раз за разом пишу слово «группа». Группа — это совокупность людей. Что обычно подразумевает какие-то коллективные отношения, — мы и вправду встречались каждый день, на протяжении многих месяцев, и ежедневно общались часами. Но, оглядываясь назад, оглядываясь назад с тем, чтобы действительно вспомнить, что тогда происходило, понимаешь, что все не так очевидно. Например, мне кажется, что Тед и Вилли никогда по-настоящему не общались, они лишь время от времени выражали несогласие друг с другом. Хотя нет, однажды они действительно общались, и это была бурная ссора. Дело было в «Машопи», на веранде отеля, и я не помню, что было ее предметом, но помню, как Тед закричал:

— Ты из тех, кто может запросто с утра расстрелять пятьдесят человек, а потом спокойно приступить к завтраку из шести блюд. Нет, ты, скорее, кому-нибудь прикажешь их расстрелять, вот что ты сделаешь.

А Вилли в ответ:

— Да, если будет нужно, я так и сделаю…

И все в том же духе, они неистово ругались целый час или больше, а между тем мимо в облаках тонкой белой пыли проплывали запряженные буйволами телеги, неподалеку рокотали поезда, совершающие путь от Индийского океана к столице, а между тем фермеры в своих одеяниях цвета хаки потягивали напитки в баре, а африканцы, ищущие для себя хоть какой-нибудь работы, часами простаивали маленькими группками под палисандровым деревом, терпеливо ожидая того мгновения, когда мистер Бутби, большой босс, наконец освободится и выйдет к ним поговорить.

А что же остальные? Пол и Вилли всегда были вместе и вели нескончаемые разговоры об истории. Джимми спорил с Полом — обычно об истории; но, по сути, Джимми просто снова и снова повторял, что Пол — легкомысленный, холодный и бессердечный. Но между Полом и Тедом не было вообще никакой связи, они даже не спорили и не ругались. Что до меня, мне была отведена роль «девушки вождя»: я была своего рода связующим звеном, роль воистину древняя. И конечно же, если бы мои отношения с кем-нибудь из них приобрели хоть какую-то глубину, я бы стала не примиряющей, а разрушительной силой. А еще была Мэрироуз, недоступная красавица. И что же это была за группа? Что нас объединяло? Я думаю, непримиримая взаимная неприязнь и взаимное притяжение Пола и Вилли. Которые были так похожи и которым были уготованы столь разные судьбы.

Да. Вилли с его гортанным, таким правильным-правильным английским и Пол с его изысканным и хладнокровным выговором, — два голоса, звучавшие ночи напролет в отеле «Гейнсборо». Вот что вспоминается ярче всего, когда я думаю о нашей группе, какой она была перед тем, как мы поехали в «Машопи» и все переменилось.

Отель «Гейнсборо» на самом деле был пансионом; местом, где люди жили подолгу. Пансионы нашего городка в основном представляли собой переоборудованные частные дома, разумеется более комфортабельные в отношении бытовых условий, но совсем некомфортабельные в отношении царившей в них добропорядочной претенциозности. В одном из них я прожила всего неделю и съехала: контраст между неприкрытым колониализмом города и чопорностью пансиона, заполненного англичанами среднего класса, которые, казалось, никогда в жизни не покидали Англию, оказался для меня невыносимым. Отель «Гейнсборо» размещался в доме недавней постройки: большое, суматошное и безобразное заведение, заполненное клерками, секретаршами и семейными парами, которые не могли найти себе в городе квартиру или дом; из-за войны в городе случилась страшная давка, и цены на жилье взлетели на немыслимую высоту.

Жизнь Вилли в отеле сложилась самым характерным для него образом: он не провел там еще и недели, а уже получил особые привилегии, несмотря на то что был немцем и, соответственно, потенциальным врагом-чужестранцем. Другие немецкие беженцы притворялись австрийцами или старались не попадаться на глаза, а Вилли в учетной книге постояльцев был обозначен следующим образом: доктор Вильгельм Карл Готтлиб Родд, бывший житель Берлина, прибыл в 1939 году. Ни больше ни меньше. Миссис Джеймс, хозяйка отеля, испытывала по отношению к нему благоговейный трепет. Он не поленился довести до ее сведения, что его мать была графиней. Что было правдой. Хозяйка считала, что он доктор в смысле «врач», и Вилли не стал утруждать себя разъяснением того, что означает слово «доктор» в Европе.

— Не моя вина, что она такая глупая, — сказал он, когда мы стали его этим укорять. Вилли бесплатно консультировал хозяйку по юридическим вопросам, во всем ей покровительствовал и грубо возмущался, если не получал того, что ему было нужно. Очень скоро она уже так и бегала, хлопоча, вокруг него, по его собственным словам — «как испуганная собачонка». Миссис Джеймс была вдовой шахтера, погибшего во время камнепада на Рэнде. Ей было около пятидесяти. Тучная, бестолковая, замученная, вечно потная женщина. Она кормила нас тушеным мясом, тыквой и картофелем. Слуги-африканцы ее обманывали. Она постоянно несла убытки, пока Вилли в конце первой недели своего там пребывания не начал по своей доброй воле учить хозяйку, как следует управлять подобного рода заведением. Следуя его указаниям, она начала получать прибыль, и к тому времени, как Вилли покинул отель, она уже стала богатой женщиной, имеющей хорошие капиталовложения в недвижимость по всему городу, в тех местах, которые он ей порекомендовал.

Моя комната была рядом с комнатой Вилли. Мы ели за одним столом. Наши друзья заходили к нам и днем и ночью. Для нас безобразная столовая, которая для остальных постояльцев закрывалась в восемь вечера (ужин с семи до восьми), была открыта даже после полуночи. Или же мы делали себе чай, сидя на кухне, и самое большее, что себе позволяла миссис Джеймс, — это иногда заглянуть к нам в ночном халате и, заискивающе улыбаясь, попросить нас говорить немного тише. После девяти вечера по правилам, заведенным в пансионе, в комнатах не должно было быть посторонних; а мы у себя проводили занятия по нескольку раз в неделю, и занятия эти длились до четырех-пяти утра. Мы делали все, что хотели, а миссис Джеймс все богатела и богатела, а Вилли все продолжал ей говорить, что она глупая гусыня, начисто лишенная делового чутья.