Книга Где-то во времени - Ричард Матесон

«Что она делает?» – недоумевал я. Улыбается? Хмурится? Не собралась ли она сделать именно это? Не хотелось в это верить, но мои страхи в тот момент были какими-то детскими, абсурдными.

– А стоит? – спросила она наконец.

– Нет, – ответил я. – Я не преступник. Я пришел лишь, чтобы…

«Любить вас», – мысленно закончил я.

– Быть с вами, – добавил я вслух.

Тишина. Я не знал, стоит ли она по-прежнему за дверью или начала переодеваться. Уставившись на дверь в тревожном молчании, я хотел открыть ее, чтобы снова быть с Элизой. Я уже начал опасаться, что наша встреча мне только пригрезилась. Я едва вновь не позвал ее по имени, но заставил себя этого не делать. Надо было дать ей время поразмыслить.

Я оглядел комнату, столь очевидно принадлежавшую 1896 году, и почувствовал себя несколько лучше. На письменном столе стоял серебряный календарь. Старинным английским шрифтом в его трех маленьких окошечках было напечатано: «Четверг», «Ноябрь» и «19». Хотя я и понимал, что такой дорогой календарь вряд ли используется только один год, отсутствие года меня тревожило.

Я вдруг заметил у себя в руке стакан и единым залпом выпил воду, с облегчением вздохнув, когда влага оросила пересохший рот и гортань, хотя на вкус она была противной. «Я пью воду 1896 года», – подумал я, и это повергло меня в трепет, потому что было первым поглощением физической субстанции этого периода – не считая воздуха, которым я дышал.

Мне все еще хотелось пить, но я стеснялся тревожить Элизу. Лучше посижу и отдохну. Подойдя к креслу, я со стоном опустился в него, поставив стакан на соседний столик.

Мои глаза немедленно стали закрываться, и я в ужасе вздрогнул. Я не должен спать, иначе могу все потерять! Я покачал головой, потом протянул руку к стакану и поднял его. На дне оставалось несколько капель. Я вытряс их на ладонь, растер себе лицо и поставил стакан обратно на столик.

Я старался не терять бдительности, сконцентрировавшись на деталях обстановки комнаты. Уставился на кружевную салфетку, прикрепленную к спинке ближайшего кресла. Посмотрел на стол у стены, сосчитав количество цветочных завитков на его ножках. Напряженно всматривался в настольные часы. Было почти шесть часов. «Время 1», – подумал я. Потом поднял глаза на свисающую с потолка люстру из шести рожков. Несколько раз пересчитал все ее хрустальные подвески. «Только не спи, – приказал я себе. – Нельзя спать».

Я взглянул на настольный календарь, теперь увидев, что он является частью настольного прибора – серебряный поднос с двумя стеклянными бутылочками чернил, серебряная ручка и календарь. «Нет нужды, чтобы на нем был указан год», – подумал я. Я и так знаю.

Был 1896 год, и я нашел ее.

* * *

Вздрогнув, я с криком проснулся, в невероятном замешательстве оглядываясь по сторонам. Где я?

Дверь спальни быстро открылась, на меня с тревогой на лице смотрела Элиза. Не успев подумать, я протянул к ней руку. Меня сотрясала дрожь.

Поколебавшись, Элиза подошла и взяла меня за руку. У меня, наверное, был жалкий вид. Ощущение ее теплой руки в моей подействовало, как переливание крови. Заметив, что ее лицо напряглось, я ослабил пожатие.

– Простите меня, – сказал я.

Мне трудно было говорить.

С жадностью взглянул я на нее. Она переоделась в бордовое платье из шерстяной саржи со стоячим воротничком, отделанным черным шелком, и длинными обтягивающими рукавами, а не модными тогда «фонариками». Волосы были забраны наверх черепаховыми заколками только спереди и по бокам.

Она молча взглянула на меня с тем же вопрошающим выражением, словно пытаясь найти на моем лице ответ.

Наконец она опустила глаза.

– Извините меня, – сказала она. – Я снова на вас глазею.

– Я тоже глазею.

Она снова на меня посмотрела.

– Просто не понимаю, – заметила она словно про себя.

И вдруг судорожно вздохнула и выпустила мою руку – в дверь постучали. Мы оба бросили взгляд в тот конец комнаты, потом я вновь посмотрел на нее. На ее лице читалась смесь смущения и – чего еще? Первое слово, пришедшее мне на ум, было «осмотрительность» – словно она уже придумывала, как объяснить мое присутствие. Я надеялся, что объяснение у нее уже готово; у меня такового не было.

– Простите, что компрометирую вас, – сказал я.

Она быстро взглянула на меня, и я заметил на ее лице подозрительность. Неужели я невольно заставил ее снова предположить с моей стороны какие-нибудь подлые намерения? Попытки скомпрометировать, обмануть или, боже правый, даже шантажировать? Эта мысль повергла меня в замешательство.

– Прошу прощения, – сказала она.

Я вздрогнул, когда она вдруг принялась расчесывать мои волосы. До этого момента я не замечал у нее в руке щетку. Я в смущении уставился на нее, пока до меня не дошло, что волосы у меня, должно быть, растрепались от ветра или сна. Она пыталась придать мне более презентабельный вид для того, кто стоял за дверью.

Она наклонилась ко мне, и я ощутил аромат ее духов. Мне пришлось взять себя в руки, чтобы не податься вперед и не поцеловать ее в щеку. Она бросила на меня быстрый взгляд. Вероятно, у меня по-прежнему был безумный вид, потому что она прошептала:

– Все в порядке?

Я понимал, что совершаю ошибку, но противиться не было сил. В ответ я прошептал:

– Я вас люблю.

Щетка дернулась в ее руке, и я заметил, как напряглась кожа на ее щеках. Прежде чем я успел извиниться, стук послышался вновь, и голос позвал:

– Элиза?

Я содрогнулся. Это был голос старшей по возрасту женщины. «Ну вот и все», – пронеслась мысль.

Услышав мой шепот, Элиза резко выпрямилась. Потом пошла к двери.

– Простите, – выдавил я.

Она обернулась ко мне, но не ответила. С трудом сглотнув – мне опять хотелось пить, – я выпрямился и встал, зная, что, когда войдет миссис Маккенна, должен быть на ногах.

Поднявшись слишком резко, я потерял равновесие и чуть не упал, но успел ухватиться за спинку стула. Я взглянул на Элизу. Остановившись у двери, она с тревогой наблюдала за мной. Какой ужасный, вероятно, это был для нее момент.

Я кивнул.

– Все в порядке.

Ее губы слегка раздвинулись, и она тихонько вздохнула – или, скорее, вознесла молчаливую молитву. Видно было, как, повернувшись к двери, она собралась с духом, а потом потянулась к ручке.

Вошла миссис Маккенна и принялась что-то говорить дочери, но сразу же замолчала, увидев в комнате меня. Лицо ее выражало изумление и досаду. Что она подумала? В моей памяти пронеслись воспоминания из прочитанного. Известно было, что до этого самого дня ее дочь не имела знакомств с мужчинами, кроме самых поверхностных. Тесные контакты, и то сугубо деловые, она поддерживала лишь с Робинсоном.