Книга Любовь как спасение - Ольга Лобанова

Поначалу Кирилл пил от текущих неудач, потом навалилась горькая тоска по утраченным возможностям и, наконец, стал пить каждый день, потому что не пить уже не мог. Или все-таки не хотел останавливаться? Елена Николаевна жалела его, потом злилась неистово, ненавидела, но делала все, что могла, чтобы вытащить Кирилла — и себя, конечно! — из этого кошмара. Уговаривала закодироваться, водила, хотя и с огромным трудом, по наркологам — результата не было. Последний врач сказал, что все бесполезно — он сам не хочет отказываться от алкоголя, ему под градусом комфортнее. Почему она тогда не ушла от него, ведь надежды врач не оставил никакой? Была причина, была…

Года через полтора-два после того, как они вернулись в Москву, обустроились, определили детей в хорошую языковую школу, к счастью, недалеко от дома, Елена Николаевна серьезно задумалась о работе. Во-первых, она ни дня не работала после того, как получила диплом, и надо было его как-то подтвердить. Во-вторых, Елена Николаевна пришла к неутешительному для себя выводу, что ей, по всей вероятности, так и не удалось полюбить мужа. Нет, они жили вполне благополучно не только в материальном отношении, практически не ссорились, в бытовых вопросах понимали и поддерживали друг друга, детей Кирилл любил и много с ними занимался. Были, конечно, и проблемы, как же без них? Он стал частенько задерживаться на работе и возвращался домой навеселе, объяснял это служебной необходимостью — то прием, то подписание контракта, то еще какое-нибудь не менее важное в масштабах государства дело. И ни одно из них не обходилось без фуршета, что было чистой правдой — она знала это по командировке. Какой жене это понравится? Но Елена Николаевна чувствовала, что муж не обманывает ее, и никогда не мучилась ревностью — Кирилл ни разу не дал ей повод усомниться в своей верности. Да и потом, разве женскую интуицию обманешь? Если бы у него на стороне кто-то появился, она бы сразу почувствовала. А вот настоящей душевной теплоты между ними так и не сложилось, каких-то общих интересов — тоже, точки отсчета относительного того, что такое хорошо и что такое плохо за пределами дома, чаще разнились до диаметрально противоположных, чем совпадали. И ничего поделать с этим Елена Николаевна не могла, видно, не дана ей была благодать жены-душеньки. При этом вся ее женская сущность желала любви, страсти, чтобы земля из-под ног — ведь ничего подобного она еще не испытала, но жизнь не предлагала ей вариантов. Оставались дети, но и тут — в своей безмерной привязанности к ним — Елена усмотрела опасность. Если она не найдет себе какое-то еще применение, помимо семьи, то задушит детей своей любовью — просто от избытка чувств и сил, не даст им ни шагнуть, ни вздохнуть без своего участия. Взвесив все эти три обстоятельства, Елена Николаевна начала искать работу.

* * *

Помогла мама, всю жизнь прослужившая корректором в книжном издательстве. Привела в свою корректорскую, обучила ремеслу, и стала Елена Николаевна исправлять орфографические ошибки столичных мастеров слова. Вскоре стало понятно, что корректор из нее получается не весть какой, а вот редактор весьма даже грамотный — стилистические ляпы и логические нестыковки ловила сходу, и всегда знала, как их поправить. Благодаря маминым стараниям Елену перевели на редакторскую должность — и началась новая страница ее биографии. Интересная работа, интересные люди вокруг, особенно мужчины, закружили ее, завихрили, да так, что неудовольствие мужем перестало иметь значение, а дети уже не изнывали от душной материнской опеки. У Елены Николаевны появилась собственная, отдельная от семьи жизнь, и она ей очень нравилась.

Тогда-то она первый раз изменила мужу. Молодой по тем временам и модный в московской тусовке писатель Чернов вошел в комнату, в которой работали редакторы, остановился посередине, напротив окна, и что-то спросил у Елены Николаевны о своей рукописи. Елена много о нем слышала — и плохого, и хорошего, но видела первый раз. Была зима, низкое тусклое солнце освещало его лицо — умное и порочное. Что именно спросил, Елена Николаевна сейчас уже не помнила, но что внутри у нее все оборвалось, руки и ноги похолодели, а щеки при этом вспыхнули, она помнила прекрасно. Елена Николаевна ответила, Чернов ушел, а она — заболела. Заболела, по сути дела, своей первой взрослой любовью. Или все-таки это была не любовь, а страсть? Когда она встречала его в издательских коридорах или столовой, чувствовала, что теряет сознание, и старалась побыстрее уйти. Если он заходил в их комнату, она выбегала, хотя думала о нем каждую минуту и мечтала увидеть беспрестанно. Это действительно больше походило на болезнь, чем на светлое и окрыляющее чувство, о котором она читала в романах. Так Елена Николаевна промучилась почти полгода, пока, наконец, не позвонила сама и не назначила Чернову свидание на боковой — тихой и неприметной — издательской лестнице между четвертым и пятым этажами. Он пришел встревоженный:

— Что-то случилось, Елена Николаевна? Я могу помочь?

— Случилось… — она была в отчаянии и не могла этого скрыть. — Я устала от вас. Вы так меня измучили….

— Я? — Чернов вытаращил на нее глаза.

— Да, вы. Я знаю, что вы недавно женились в третий раз. Что ваша жена очень красива и вы ее наверняка любите — но я ничего не могу с собой поделать. Скажите мне, вот прямо сейчас, что я вам не нужна. Только скажите прямо и жестко, чтобы у меня не было никаких иллюзий. Хотя их и так нет…

Конечно, сцена походила на многие подобные, описанные в классической литературе, они оба это прекрасно понимали, но какой писатель пройдет мимо такого движения женской души, тем более обращенного в его сторону?

— Ну что вы, Леночка! — тревога в его голосе сменилась любопытством, и таким греховным огнем вспыхнули глаза в полумраке лестничного пролета! — Давайте встретимся где-нибудь и обсудим все спокойно. Здесь как-то неудобно, люди могут увидеть…

Они встретились в его холостяцкой квартире, где он жил до последней женитьбы и иногда работал. Разговоры и объяснения показались лишними. Страсть, которая копилась в ее душе все это время, вдруг вырвалась смерчем страшной разрушительной силы, лишила ее возможности не только думать — даже осознавать, что происходит. Чернов изо всех сил старался соответствовать, но сам — она поняла это позже — на такие сильные эмоции уже способен не был. Да и не нужны они ему были — писателю, наблюдателю жизни, ловцу человеческих страстей. Через год Елене Николаевне поручат редактировать рукопись его нового романа, и она увидит их то — первое — свидание его глазами. И так ей станет стыдно за себя… Но пока она была почти счастлива, хотя растерянности и тревоги тоже было с избытком — как-никак первая измена законному супругу, веха в судьбе любой женщины.

Их отношения с Черновым нельзя было назвать любовью, скорее связью — слово довольно гаденькое, но зато полностью соответствующее такого рода житейским эпизодам. Елена читала на его лице следы пороков, которыми его наградила природа и которыми он, наверняка, уже успел не раз воспользоваться за свои сорок с лишним лет. Понимала, что уважать его не за что, разве что за очевидный писательский дар, но тянулась к нему всем своим существом. А потом болезнь прошла, сама собой, как раз в тот момент, когда и в Чернове стали просыпаться по отношению к ней некие теплые чувства, а не только писательское любопытство и удовлетворенное мужское самолюбие. Проснуться по-настоящему эти чувства не успели, на радость всем, — она прекратила отношения так же резко, как и начала. Чернов, судя по некоторым эпизодам его романа, был такой развязке только рад.