Книга Трактир "Ямайка" - Дафна дю Морье

Его лицо было совсем рядом, дядя уставился своими красными глазами прямо в глаза Мэри и дышал ей в щеку.

— Ты раньше никогда не слыхала о тех, кто грабит разбитые суда? — прошептал он.

Часы в коридоре пробили один раз, и этот одинокий звук прозвучал в воздухе как глас правосудия. Дядя и племянница оба оставались неподвижны. В кухне было очень холодно, потому что огонь догорел дотла и через открытую дверь тянуло сквозняком. Желтое пламя свечи дрожало и мигало. Трактирщик потянулся к Мэри и взял ее за руку; ее ладонь лежала в его руке — безвольно, как мертвая. Возможно, он заметил застывшее выражение ужаса на лице девушки, потому что отпустил ее руку и отвел глаза. Джосс уставился прямо перед собой на пустой стакан и принялся барабанить пальцами по столу. Скрючившись на полу рядом с ним, Мэри смотрела, как муха ползет у дяди по руке. Она следила, как та пробралась сквозь короткие черные волоски и через вздувшиеся вены к костяшкам пальцев, а потом забегала по кончикам этих пальцев, таких длинных и тонких. Мэри вспомнила быструю и внезапную грацию этих пальцев, когда они резали для нее хлеб в тот первый вечер, и как они могли быть легки и деликатны, если пожелают. Девушка смотрела, как теперь эти пальцы барабанят по столу, и в своем воображении видела, как они обвиваются вокруг куска каменной глыбы и сжимают его; она видела, как камень прорезает воздух…

Дядя снова повернулся к Мэри и хрипло прошептал, кивнув головой в сторону тикающих часов:

— Этот звук иногда звенит у меня в голове. А когда они только что пробили один раз, это было как удар колокола на бакене в заливе. Я слышал, как его принес по воздуху западный ветер: раз-два, раз-два, взад-вперед. Язык ударяет о колокол, как будто звонит по мертвым. Я слышал его в моих снах. Я слышал его этой ночью. Печальный, усталый звук, Мэри, этот бакен с колоколом там, в заливе. Он скребет по нервам, и человеку хочется кричать. Когда работаешь на берегу, надо подплывать к бакенам на лодке и глушить: обертывать язык колокола фланелью. Это их заглушает. Тогда наступает тишина. Скажем, ночь туманная, с клочьями белой ваты на воде, а у входа в залив — корабль, который принюхивается, как гончая собака. Капитан прислушивается к бакену, но не слышит ни звука. Тогда он входит в залив, плывя сквозь туман, — корабль идет прямо на нас, а мы только этого и ждем, — и мы видим, как он внезапно вздрагивает и ударяется, и тут прибой завладевает им.

Трактирщик дотянулся до бутылки с бренди, и тонкая струйка медленно полилась в стакан. Он понюхал ее и стал перекатывать во рту.

— Ты когда-нибудь видела мух, попавших в кувшин с патокой? — спросил дядя. — Я видел людей в таком положении: застрявших в снастях, как рой мух. Они цепляются за снасти, ища спасения, и кричат от страха при виде прибоя. Они совсем как мухи, усеявшие реи, маленькие такие черные точки. Я видел, как корабль разламывается под ними, и мачты и реи рвутся, как нитки, и тогда люди падают в море и спасаются вплавь. Но когда они доберутся до берега, они все будут мертвы, Мэри.

Трактирщик вытер рот тыльной стороной ладони и уставился на племянницу.

— Мертвецы не донесут, Мэри, — сказал он.

Лицо дяди кивнуло ей и вдруг съежилось и исчезло. Мэри больше не стояла на коленях на кухонном полу, цепляясь руками за стол; она снова стала маленькой девочкой, бегущей рядом с отцом на скалы за Сент-Кеверном. Вот отец сажает Мэри на плечо, а рядом с ними с криками бегут другие люди. Кто-то указывает в море, и, прижавшись к голове отца, девочка видит огромный белый корабль, который, как: птица, беспомощно перекатывается в волнах, мачты сломаны до основания, а паруса стелются по воде.

«Что они делают?» — помнится, спросила тогда Мэри, но никто ей не ответил; они стояли на месте, с ужасом глядя на корабль, который перекатывался на волнах и погружался в воду.

«Господи, помилуй их и спаси», — сказал отец, и маленькая Мэри начала плакать и звать маму, которая тут же появилась из толпы, взяла дочку на руки и ушла с ней подальше от моря туда, где его не было видно.

На этом месте все воспоминания оборвались и исчезли, и Мэри не знала, чем кончилась эта история. Но когда она стала постарше, мать рассказывала ей о том дне, когда они отправились к Сент-Кеверн, где утонул большой барк со всеми, кто был на борту: его киль сломался о наводящие ужас подводные скалы.

Мэри задрожала и вздохнула, и снова лицо ее дяди, обрамленное спутанными волосами, смутно замаячило перед ней, и она снова стояла рядом с ним на коленях в кухне трактира «Ямайка». Она чувствовала себя смертельно больной, руки и ноги у нее заледенели. Девушка хотела только одного: доползти до кровати и закрыть голову руками, натянув на себя одеяло и подушку, чтобы стало еще темнее. Может быть, если она заткнет пальцами уши, то заглушит звук его голоса и грохот прибоя о берег. Мэри ясно видела бледные лица утопленников с поднятыми над головой руками; она слышала вопли ужаса и крики; она слышала траурный звук колокола на бакене, качающемся взад-вперед на морских волнах. Девушку снова охватила дрожь.

Она подняла взгляд на дядю и увидела, что тот осел на стуле и его голова упала на грудь. Его рот был широко раскрыт, и он храпел и брызгал слюной во сне. Длинные темные ресницы бахромой окаймляли щеки, а руки трактирщика покоились перед ним на столе, и ладони были сложены, будто для молитвы.

Глава девятая

В канун Рождества небо покрылось облаками и грозило дождем. Ночью еще и потеплело, и грязь во дворе перемесили коровьи копыта. Стены спальни Мэри стали влажными на ощупь, а в углу, на отставшей штукатурке, появилось огромное желтое пятно.

Мэри высунулась из окна, и мягкий влажный ветер обдувал ей лицо. Через час Джем Мерлин будет ждать ее на пустоши, чтобы отвезти на Лонстонскую ярмарку. Встретится она с ним или нет, зависело от нее самой, а она никак не могла решить. За эти четыре дня Мэри стала старше, и лицо, смотревшее на нее из треснутого, покрытого пятнами зеркала, выглядело искаженным и усталым.

Под глазами у нее виднелись темные круги, щеки ввалились. Мэри плохо спала и почти ничего не ела. Впервые в жизни она заметила сходство между собой и тетей Пейшенс. У них были одинаковые морщины на лбу, одинаковый рот. Если еще поджать губы и начать ими двигать, кусая кончики, то Мэри будет вылитая тетя Пейшенс. Ее ужимки легко было перенять, так же как и манеру нервно сплетать руки, и Мэри отвернулась от предательского зеркала и принялась шагать взад-вперед по тесной комнатке. Последние несколько дней она как можно больше старалась уединяться в своей комнате, ссылаясь на простуду. Мэри не могла позволить себе говорить с тетей — ни сейчас, ни когда-либо потом: глаза выдали бы ее. Женщины смотрели бы друг на друга с одинаковым немым ужасом, с одной и той же тайной мукой; и тетя Пейшенс всё поняла бы. Теперь у них была общая тайна, тайна, о которой они не должны были никогда говорить между собой. Интересно, сколько лет тетя Пейшенс хранила это знание при себе, в мучительном молчании? Никто никогда не должен узнать, как тяжко она страдает. Куда бы она ни направилась в будущем, боль этого знания последует за ней. Она никогда не оставит ее в покое. Мэри больше не удивляли бледное, подергивающееся лицо, руки, теребящие платье, расширенные, остановившиеся глаза. Теперь, когда она всё знала, она прекрасно понимала состояние тети.