Книга Весна - Павел Пепперштейн

— Дело не только в учебе, — поднял голову директор школы Зарядин. — Столь отвратительных хулиганств, которыми прославился в нашей школе Веслов, я за всю свою работу в школе не припомню. Были у нас всякие молодчики, но мы, Николай, знаешь, куда их отправляли? Знаешь, где место таким шалопаям? Так вот, слушай меня внимательно, — лицо директора налилось кровью, он громко стучал пальцем по краю стола. — Если еще раз, только один-единственный раз повторится что-нибудь вроде вчерашнего, ты вылетишь из школы в один момент! Да еще я напишу в отделение милиции, чтобы участковый взял над тобой опеку. Ты отдаешь себе отчет, по какому пути ты идешь?! Куда приведет тебя этот путь? За решетку! Или к стенке! У нас тут был один такой, Есаулов, которого расстреляли. Туда ему и дорога. Но оставаться таким элементам в школе я не позволю. Слышишь, не позволю! Это мое последнее слово.

— Да что… нормально… — пробормотал Коля, угрюмо потупясь.

— Ты же комсомолец! — воскликнула председатель комсомольской организации Таня Плетнева. — Михаил Семенович, ребята предлагают поставить на обсуждение вопрос об исключении его из комсомольской организации. Таким у нас не место…

— Подождем еще, — прищурился Голеняев. — Надеюсь, что Коля что-то поймет, сделает выводы из нашего разговора. Как вы считаете, Нина Васильевна?

— Да, я должна признаться, что верю в Колю. Мне кажется, что он еще может очень измениться и удивить нас. Что же ты молчишь, Коля?! Скажи нам что-нибудь! Ты хорошо понял, о чем у нас была речь? Ты понял, что мы говорили, как нельзя более серьезно? Так что, договорились?

— Чего там…. В норме… — тихо пробормотал Колян.

— Он даже ответить по-человечески не умеет, — брезгливо поморщилась завуч Алла Павловна. — Говорить разучился. Ты что, скоро мычать будешь, что ли?

— Послушай, Николай, — вступил в разговор учитель русского языка Лавров. — Мы хотим от тебя, чтобы ты ясно, нормальным языком объяснил нам, что ты теперь намерен делать — продолжать в том же духе или серьезно задуматься над собой, попытаться в чем-то измениться, изменить стиль своего поведения, жизни… Итак, мы тебя слушаем.

— Ну… врубился… щас… че там… порядок… — Николай отводил глаза от устремленных на него взглядов. Однако постепенно на его лице проступила неопределенная, кривая, слегка застенчивая улыбка.

— В норме все… шас, я покажу… у меня в сумке. — Коля скинул с плеча спортивную сумку, недолго порылся в ней, приговаривая: — Ща, я выну…

Когда он обернулся, в руках у него блестел автомат.

Нина Васильевна изумленно охнула.

— Ты откуда взял, щенок?! — с шумом поднялся из-за стола военрук.

Раздалась короткая очередь. Разбрызгивая стеклянные осколки, взорвался на столе наполненный водою графин. Не отрывая широко раскрытых глаз от лица Коляна, на стол рухнул военрук, зажимая обеими руками живот. Директор Зарядин рывком вырвался из-за стола, опрокинув стул, прижался к стене, делая однообразные, судорожные движения, а потом с грохотом отпал, оставив на белой штукатурке свежий, ярко-красный мазок. Резкий женский крик внезапно оборвался — Нина Васильевна покатилась по полу и замерла в дальнем углу комнаты, оставив в середине ковровой дорожке одну зеленую туфельку на остром каблучке. Дуло автомата медленно, но неуклонно передвигалось слева направо, издавая равномерные звуки выстрелов. На стене, на спинках опрокинутых стульев были видны пунктирные дымящиеся дыры.

— Коля, нет, нет! Не… Ко… ля… — Таня Плетнева захлебнулась и стянула при падении красную скатерть. Спортивный Голеняев кинулся к Веслову со стулом наперевес, но его срезала очередь, — тело его отбросило к окну, следующая партия пуль выбросила его наружу, сквозь бесшумно распадающееся стекло. Тело рухнуло с четвертого этажа на спортивную площадку.

Анна Павловна и Лавров, не переставая кричать, закрывались столом, но они преувеличили толщину его деревянной крышки — пули, взрывая древесину, проходили сквозь него до тех пор, пока крики не превратились в ворчание и почмокивание, вскоре сменившееся тишиной. Из-за опрокинутого дымящегося стола выползла длинная зигзагообразная лужа блестящей маслянистой крови.

Коля обвел глазами затихшую комнату. В кусках стекла на полу отражалось синее небо. Он посмотрел на людей, застывших в разных местах комнаты в странных, неестественных позах. На запачканные белые стены. В луче прозрачного солнечного света нагревшееся дуло автомата тихонько дымилось. На всякий случай Коля еще раз прошелся очередью по всем углам. Военрук перевернулся на другой бок, как будто пули будили его от глубокого, спокойного сна.

Снова все замерло.

…НА ВСЯКИЙ СЛУЧАЙ КОЛЯ ЕЩЕ РАЗ ПРОШЕЛСЯ ОЧЕРЕДЬЮ ПО ВСЕМ УГЛАМ…

Колян спрятал автомат в сумку и вышел из комнаты, тихо прикрыв за собой дверь. В коридоре никого не было. Только старенькая уборщица мыла тряпкой коричневатый линолеум.

— Снова военрук с вами, ребятней, балуется? — добродушно спросила она проходящего Коляна.

Коля кивнул.

Он вышел из школы и пошел к автобусной остановке, которая виднелась сквозь деревья сквера.

Как раз подошел полупустой автобус. Колян небрежно оторвал билетик, оказавшийся счастливым, и сел к окну. Неопределенно улыбаясь, он смотрел на мелькающие за окном автобуса новостройки, освещенные золотистым вечерним светом. Он ехал куда-то в неизвестном для него самого направлении. Сначала он хотел доехать до конечной остановки автобуса, там выйти и дальше идти пешком, но внезапно план его изменился. Автобус подъехал к железнодорожной станции. Придерживая на плече спортивную сумку, Колян выпрыгнул из автобуса и поднялся на платформу. Купил билет до последней остановки. Сел на зеленую лавку и в ожидании электрички, вынул из кармана куртки мятую школьную тетрадку со стихами. Прочел второе по счету стихотворение:

Вот говно, а вот моча

Что еще есть в жизни?

Но есть счастье в ней и боль,

А еще есть рвота.

Вот там пьяница пошел,

Поблевал тихонько

Под сиреневый забор,

И весна приходит.

Вот блевотина встает,

У нее есть ножки.

Вот она идет вперед

По узенькой дорожке.

Галстук розовый на ней

Ветер трепыхает,

А куда она идет,

То никто не знает.

С гулом подошла длинная, зеленая электричка, освещенная внутри желтым светом. Сидя на лакированном сиденье у окна, Колян то задремывал, то снова просыпался, глядел сонно на два маленьких мятых окурка, засунутых в раму вагонного окна, на пятнышки на стекле, снова засыпал.

На последней остановке он вышел, долго шел по какому-то подмосковному городу, в пятиэтажных домах светились окна, где-то ласково струилась музыка. Наконец за одним из домов неожиданно начался темный лес. Колян углубился в не го, шагая по мокрой тропинке. Тьма вскоре сделалась абсолютной. Колян потерял ускользающую тропинку и теперь шел напрямик, прорываясь через заросли, натыкаясь на стволы деревьев. Острая, обломанная ветка сильно оцарапала ему щеку. Он ощутил теплую струйку крови, скользнувшую по шее. Другая ветка порвала ему куртку на плече, оставив ноющую ссадину. Он остановился, огляделся по сторонам. Высоко в небе послышался гул пролетающего самолета. В небольшой светлой прорехе ночного неба показалась красно-желтая точка и снова исчезла. Зачем-то он вынул из сумки автомат, снова зарядил его, проверил затвор. Затем, с автоматом в руках, медленно двинулся вперед. Впереди замаячил маленький черный домик со светящимся окошком. Дверь была приоткрыта. Длинный желтый луч падал в кусты. Весло постучался и неуверенно вошел, держа автомат перед собой. Он увидел старика и старуху, которые сидели в глубоких креслах и хохотали.