Книга Спасти Москву! Мы грянем громкое "Ура!" - Герман Романов

— Каза…

Выкрик оборвался на пронзительной ноте, и офицер понял, что еще один солдат расстался с жизнью. Позыв призвать на помощь тут же застрял в горле комом — умирать капитан не хотел категорически. Теперь яма, ставшая поначалу ловушкой, показалась ему достаточно укромным и желанным местом, чтобы здесь хорошо спрятаться. И зловоние уже совершенно не ощущалось, выдавленное из души более сильным страхом.

— Никита! Возьми Степу и Кеху — осмотри двор. И смотри у меня, все проверь, а то есаул голову снимет! Да ямы выгребные не забудь, они в них любят прятаться!

— Сделаю, господин урядник, всех тварей исколем!

В ответ раздался веселый голос чуть пьяного человека, ибо бой зачастую хмелит лучше вина, и тут же послышался громкий лязг шашки, вынимаемой из ножен.

Григулеску похолодел, хотя казалось, что замерзнуть более уже нельзя. Теперь он знал, что спасения спрятавшимся солдатам не будет — казаки истыкают клинками солому и сено, пройдутся гребенкой по овинам и амбарам, заглянут везде — и сюда тоже.

Он словно наяву увидел острие пики, что с хрустом вошло в его грудь, приколов к земляной стенке, как жука булавкой. И моментально стало горячо, ему даже показалось, что в любой парной и то меньше жара.

В панике он разбросил руки, словно подраненная птица, и случайно ухватился ладонью за сноп камышовых будыльев, что нерадивый хозяин бросил в яму за ненадобностью.

И задохнулся от радости — то было спасение!

— Врешь, меня не найдешь, — прошептал капитан, сноровисто и почти без звука отломав довольно длинную трубку.

Подул в нее — так и есть, старая, потому и выбросили, но для него сущая находка, ибо дышать через нее можно. Он взял конец трубки в зубы и поднырнул под вязанку камышей, стараясь устроиться под ними так, чтобы трубка не торчала, а легла рядом с остальными будыльями.

Теперь нужно было долго и неподвижно лежать, не обращая внимания на начавший терзать тело холод. Это можно было и перетерпеть — жизнь она намного дороже…

Одесса

— Твою мать!

Фомин уселся на полу, охватив дрожащими руками плечи — его прямо терзал холод, зубы выбивали чечетку и грозили рассыпаться в крошку. Как он ненавидел такие минуты, когда ослабевшее тело, отдав жизненное тепло, превращается в совершенную ледышку.

Но такова оборотная сторона любого чародейства или волхования, это только святые чудотворцы могли творить добро, не замечая изнанки. Впрочем, колдунам и прочим ведьмакам, нечестивцам всех мастей, действующих черной магией, плата назначалась намного дороже. И не телом, которое становилось вот таким ватным и беспомощным, а бессмертной душою, что намного хуже…

Семен Федотович оперся руками на пол и медленно встал на ноги, покачиваясь. И первым делом обошел кровать и коснулся ладонью щеки жены, что продолжала крепко обнимать Арчегова, прижавшись к нему всем телом и намертво держа ладонь на его лбу.

— Твою мать!

Ругательство повторно само сорвалось с его губ — Машенька превратилась чуть ли не в ледяную скульптуру. Не имея опыта в таких делах, как он, жена практически отдала все свои жизненные силы смертельно раненному генералу, своему собственному внуку.

Фомин прижал палец к тонкому запястью и после долгих поисков нашел пульсирующую жилку — та еле билась. Семен Федотович почувствовал, как волосы на голове встают дыбом, он до жути испугался за жену — потерять свою любовь и жизнь!

— Что же ты с собою натворила, девочка моя?!

Кряхтя и охая, цепляясь за стену, Семен Федотович добрался до двери и навалился на нее всем телом. От толчка та отворилась настежь, и Фомин упал бы, но его подхватили крепкие руки «сибиряка», который, тут можно было не гадать, занимался самым вульгарным подслушиванием, делом безусловно недостойным для офицера, но полезным и важным при его должности и полученным приказам.

— Маше грелок… горячих… больше… Мне выпить! Водки или коньяку. Стакан…

Фомин в несколько приемов, с неимоверным трудом выдавил из себя слова и с усмешкой поглядел, как из соседней двери выскочил «аристократ» с заспанным лицом и расстегнутым кителем, под которым виднелась белоснежная сорочка. Затем появился и ординатор Краузе — судя по измятому лицу, немец дрых самым беззастенчивым образом.

И процесс пошел — все трое сразу засуетились, забегали, вдавив Семена Федотовича обратно в палату, устроив его в мягкое кресло и сунув в руки чайную чашку с неплохим коньяком, хорошего средства для помятости лиц.

Машеньку офицеры бережно подняли и перенесли на соседнюю кровать как драгоценную ношу. А вот Арчегова они даже не тронули, очумело поглядывая на чуть порозовевшее лицо генерал-адъютанта, что дышал уже слышно и ровно, чуть ли не подхрапывал — такое ощущение, что человек просто уснул и видит сейчас десятый сон.

Флигель-адъютанты хорошо помнили отданный им вчера приказ, а потому посторонних в комнате не было.

Вскоре появился пыхтящий как паровоз доктор, нагруженный подобно библейскому ослу грелками. Первым делом эскулап аккуратно, как свойственно всем педантичным немцам, обложил ими молодую женщину со всех сторон, бережно накрыв одеялом, затем посчитал пульс, сокрушенно вздыхая и недоуменно посматривая на Фомина. И лишь после этого направился к Арчегову.

— Майн Готт!

Ликующий выкрик врача пронесся смерчем по небольшой комнате — от возбуждения Краузе подпрыгивал на месте, размахивая руками, как обезьяна в зоопарке, потеряв разом всю пресловутую нордическую выдержку. Его словно вырубленное из полена лошадиное лицо осветилось прямо-таки неземным счастьем.

— Они не пожелали лечить генерала, опасаясь за свою репутацию, они доктора! Фи… А я, простой ординатор, смог сотворить это чудо! Мое лечение принесло успех, кризис миновал!

Фомин отвесил челюсть, пораженный столь наглым и безапелляционным заявлением. Офицеры были ошарашены не меньше его, впав в столбняк. Но, в отличие от Семена Федотовича, у них имелись силы, и первым опомнился «сибиряк».

— Помилуйте, что вы говорите?! От вашего лечения генерал загибался, как березка в бурю, вы же сами про агонию говорили! А теперь себя его спасителем выставляете?! Чуть ли не святым чудотворцем?! Побойтесь Бога, доктор! Это сделали они…

— А каким образом? — совершенно искренне взвился немец. — У герра Ермакова с собою не имелось никаких лекарств и снадобий! Как он мог без них излечить его высокопревосходительство?!

— Каким! — не выдержал Фомин. — В первую очередь лечат душу, а тело вторично. Ибо дух способен перебороть любую болезнь и боль, именно только он и творит чудеса…

— Душа есть производное человеческих желаний, — высокомерно отрезал Краузе. — Профессор Фрейд давно доказал, что в ее основе лежит либидо, или удовлетворение физиологических желаний! Кои и двигают человека на свершение…

— Ты хочешь сказать, немецкая твоя морда, что мы животы свои на поле брани кладем за облегчение фаллоса, для нас важнее бабью норку отыскать, а не присягу исполнить?!