Книга [Голово]ломка - Алексей Евдокимов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Пыльный мигнул. Что-то у него там с чем-то не сошлось. Ситуация вышла за рамки штатной, и Михал Анатольич поступил с ней наименее затратным образом: проигнорировал.
— Так, — сказал он. — Как часто вы видитесь с господином Черносвином?
— С кем? — совершенно непритворно удивился Вадим.
— Так-так, — Пыльный что-то черкнул «монбланом» на шелестящих листочках, помечая и прикидывая. — Так-так-так…
Хмурые свои, ни в какую систему не увязанные вопросики Михал Аанатольич закидывал со стоицизмом ясновидца, играющего в морской бой. С равнодушной демонстративной последовательностью он кладет снаряд за снарядом впритирку к бортам тщательно зашкеренной субмарины вибрирующего, едва сохраняющего видимость самообладания оппонента. Вот когда тот, вконец ошалев, всхлипывая, сам предъявит свою тайную подлодку: на! бери! сдаюсь! — Анатольич, видимо, с недоуменно-печальным сарказмом покачает головой: ну, дескать, чудак-человек, ты что, ЭТО от нас думал сокрыть? думал, мы не узнаем? какая непростительная, нелепая наивность! да каждый твой шаг, каждый… Впрочем, тут же позволит сарказму смениться участием опытного падре, узревшего безнадежно заблудшую, но, возможно, еще не вконец потерянную для раскаяния и покаяния душу: вот тебе ручка, вот бумага, пиши, ничего не утаивая, чистосердечное смягчает!… А ведь ни черта ты, сморщенный хрен, не знаешь, думал Вадим, механически отпихиваясь от пыльных атак. Даже не догадываешься. И туман ты напускаешь, всезнание гэбешное корчишь именно потому, что — НЕ. Даже что с Ворониным случилось — и то не ведаешь. Пропал. Не предупредил. Семья, поди, волнуется. Тесть, поди, а? Куда это, думает, зятек стратился? Никак на свадебном моем подарке прямиком обратно на таити свои к блядям тамошним укатил? А вот взять тебя за лацкан, да и выложить тебе, пердуну геморроидальному, как оно у нас на самом деле. И на рожу твою пыльную посмотреть…
— Значит, вы утверждаете, — гнул без устали Анатольич, — что сдавали ключ на посту охраны именно охраннику Федору Подлесному? Вы точно это помните? Насколько вы в этом уверены?…
— Более-менее.
— Что это значит?
— Это значит ровно то, что значит. Не более. Но и не менее.
— Слушайте, Аплетаев!…
— Михаил Анатольевич, — Вадим, уставший от уставной позы (на сиденье лишь полжопы, спина прямая, корпус наклонен в направлении следователя, шея искательно вытянута), сел удобнее. Развалясь. — У вас закурить не будет?… Закурить, — он для наглядности помахал перед ртом двумя пальцами.
— Что? — опять не сошлось у Пыльного. Костистая челюсть даже слегка отпала. Пыльный, оказывается, тоже подвисал сплошь и рядом. Причем требовалось для этого Анатольичу куда меньше, чем Вадиму. Вообще поведением геморроидального инфбезника руководила до неприличия примитивная программа. Пыльный способен был функционировать лишь в рамках заданной ситуации и роли — гражданина начальника, фискальной власти, карающей длани. Что-то меня заебала такая игра, уже со встречным раздражением подумал Вадим. Что-то одинаково слишком выходит — все до меня доебываются. Я что, настолько виктимен? Давайте теперь в мою игру поиграем. Чисто для разнообразия. По крайней мере, это будет честно, нет?
— Михаил Анатольевич, — поспешил пресечь он новую серию надоевших наездов, — достаточно. Будя. Я и так все уже понял. То есть понял, что ВЫ ничего не понимаете. Не въезжаете. Как выражался наш общий покойный отчасти коллега Сергей Гимнюк, не втаптываете. Не впитываете. И, пожалуй, даже не очень всасываете. — он закинул щиколотку одной ноги на колено другой, с удовлетворением наблюдая не уже не под-, а нормальное, масштабное, глухое ЗАвисание, избавиться от которого можно в лучшем случае перезагрузкой, в худшем — переформатированием, — а поскольку общение наше, не слишком, как мне кажется, приятное для обеих сторон, рискует таким макаром затянуться до обоюдного посинения, придется, видимо, вас просветить.
Пыльный издал скрежещущее междометие, аналогичное беспомощному писку, производимому мертво зависшим компом при нажатии любой кнопки на клаве. Вадим не обратил внимания.
— Итак. Андрей Владленович Воронин, начальник пресс-службы по должности и мудак по жизни, чья судьба вас, видимо, интересует в первую очередь, — того. Отдуплился. Выпрямился. Как раз тогда, вечером двадцать седьмого. Был он, конечно же, в этом долбаном пресс-руме, чего уж там. Ваша правда. И я его видел. И завалил. Забил. Как свинью. Череп проломил. Статуем этим ебаным. Хрусть! А труп утопил. В котловане вонючем в лесу…
Облик неодушевленного предмета, который принял Михал Анатольич и который чрезвычайно ему шел, оказался обманчивым: Пыльный вдруг сделал очень быстрое движение рукой — к телефону. Но Вадим — молодость, реакция! — перегнувшись через стол, опередил его. Перехватил трубку, присвоил японский кнопочный аппарат и оторвал от шнура. Зашвырнул в другой конец кабинета — тот агонально зазвенел. Вадим встал, потянулся. Засунул руки в карманы и прошелся по помещению — точь-в-точь как давеча Пыльный:
— Только это еще не все. Потому что не зря я долбоеба Гимнюка, родного племяша специального референта нашего обожаемого босса, покойным назвал. Его я тоже мочканул. Из его собственной волыны. В затылок. Мозги веером. Потом морду ему всю раскрошил, молоточком! молоточком! Всю ванну мне изгадил, мичман херов, приколите, Михаил Анатольевич? Что это у вас вид какой-то странный? Ау-у! Пыльны-ы-й! Ты меня слышишь? Отлично. Тогда слушай дальше. Это ведь тоже еще не все. Гимнюк, перед тем, как пачкать мне санузел, рассказал одну забавную байку. Не иначе как от дяди слышанную. Про нашего обожаемого босса и его друзей из России. Точнее, из Москвы. Точнее, из московского пригорода, Лунино такое, знаете, может? — он обогнул стол и остановился перед Анатольичем. Тот, офтальмопатически глядя снизу вверх базедовыми шарами, медленно откатывался в своем роликовом кресле. — Ай-яй-яй, — погрозил Вадим Пыльному пальчиком (тот вскочил, оступился, попятился), — как нехорошо! Такой солидный банк, что вы, что вы, крупнейший в Балтии. Такая репутация! Такие понты! Такие связи! И такими делами занимается. Бобоны бандитские моет! Кто бы мог подумать?
Вадим продолжал наступать, тесня Михал Анатольича, немо разевающего полный крепких желтых никотиновых зубов безгубый рот. Оттеснил до самого окна. Тут глава инфбеза наткнулся лопатками на приоткрытую высокую створку и прекратил движение — дальше было некуда.
— Что, Пыльный, — грустно оценил картину Вадим, — молчишь? Тебе нечего сказать?…
Открыл рот. Закрыл рот.
— Плохо…
На плечах главы лежали пылинки перхоти. Позади Анатольича широко и неопрятно развалилась банковская стройплощадка.
— Погоди, — вспомнил Вадим, — А господин Черносвин-то тут при чем?… А?
Бесполезно.
— М-да, — резюмировал Вадим. — Ладно. Заебал ты меня…
Пыльный начал было протестующее движение, когда он ухватил Анатольича левой за твидовый ворот, а правой за брючный ремень — но так и не довел его даже до середины. Cтарикан был неправдоподобно легкий — точно, мумия! Вадим без особого труда оторвал его от пола и перебросил гэбэшные мощи через подоконник. Грянув локтями о раму, взмахнув лаковыми штиблетами и по-прежнему не произнеся ни звука, глава инфбеза ушел спиной вниз. Вадим подождал какого-нибудь впечатляющего удара, сочного шлепка. Донеслось что-то неопределенное и неубедительное. Вадим выглянул. Михал Анатольич упал на вертикально торчащий штырь железобетонной арматуры — и штырь пробил тело насквозь, чуть выйдя из груди. Пыльный полулежал-полувисел на этом штыре, раскинув длинные руки и ноги, как атлет на хрестоматийной иллюстрации к «принципу золотого сечения» — словно придерживая конечностями невидимый обруч. Голова запрокинулась, лица не было видно.