Книга Исповедь черного человека - Анна и Сергей Литвиновы

— Ну и пусть уводит! — браво проговорила Галина, однако сердце, вместе с тем, заныло: неприятно стало, что в один прекрасный день она вдруг сможет лишиться молчаливого преклонения Владика, рыцарских ухаживаний и милых приношений.

И не будь той встречи на подлипской улочке с Мариной — как знать, что бы ответила она на прямой вопрос Иноземцева?

Меж тем Марина оказалась не единственным неприятным моментом на том пикнике.

Сначала, впрочем, все шло довольно мило. Набились все в квартиру Флоринского. У того имелось целых две комнаты, разношерстно обставленных и насквозь прокуренных. Еще на улице он шепнул Владику: «В этом же доме у ЭсПэ квартира, и его жена нынешняя, Нина Ивановна, тоже здесь проживала. Но теперь Главному где-то в Москве жилье дали. Говорят, целый особняк».

Разумеется, первым делом соорудили импровизированный стол. Не обошлось без водочки, подумали и о дамах: привезли сладкого массандровского портвейна. Наварили картошки, открыли шпроты, банку крабов, вывалили развесной хамсы — прекрасный получился спонтанный пир! Постепенно площадкой овладел хозяин. Ему было что рассказать, было перед кем распускать свои престарелые перья! Довольно быстро явилась гитара. Флоринский запел. Сначала лихие, звучащие по-блатному опусы: «За что вы Ваньку-то Морозова, ведь он ни в чем не виноват» и «А нам плевать, и мы вразвалочку, покинув раздевалочку, идем себе в отдельный кабинет». Потом перешел на лирику: «Я в синий троллейбус сажусь на ходу» и «Девочка плачет, шарик улетел». Жанна, а особенно Галя и Владик знали толк в поэзии. Владислав, пораженный, воскликнул:

— Юрий Василич! Это вы написали?!

— Ах, если бы я, — засмеялся Флоринский. — Я б тогда в КБ не работал! Это молодой поэт, зовут Булат Окуджава, не слышали?

— Боже мой, прекрасно! По-моему, он даже лучше Евтушенко! — воскликнула Лера: она вообще долго не морочилась перед тем, как что-нибудь брякнуть. А Владик сделал себе зарубку: фамилию Окуджава надо запомнить, постараться достать стихи.

А хозяин продолжал витийствовать. Разумеется, ведь русские как выпьют — так разговор заходит либо о работе, либо о смысле жизни. Но говорить о работе нельзя — она секретная. Оставалось обсуждать философские темы. Солировал снова Флоринский. Он плотно овладел площадкой и начал с риторического вопроса:

— Все знают, что Циолковский сказал: «Земля — колыбель человечества, но нельзя же вечно жить в колыбели», но знаете ли вы, что Константин Эдуардович имел в данном случае в виду под словом жить не метафорический, а самый что ни на есть прямой смысл? Он ведь считал себя учеником и непосредственным продолжателем учения философа Федорова Николая Федоровича. Слышали такое имя?

Все помотали головами.

— Эх вы, жертвы марксизма-ленинизма! Федоров — как говорят, незаконный сын князя Гагарина, — великий был философ, и огромное он воздействие на нашего Константина Эдуардовича оказал. Когда б не Николай Федорович, вряд ли тот стал бы ракетами и межпланетными полетами заниматься… Вот скажите мне, дорогие мои юные друзья и очаровательные подруги: вы когда-нибудь видели колокольню? Но что я спрашиваю: о, да, вы, конечно, их видели. С них колокола-то мы в тридцатые посбрасывали, но далеко не повсюду порушили — мудрено было все на Руси-то святой порушить! Так вот, мой вопрос таков: на что, как вам кажется, они похожи, колокольни?

Молодые люди стали переглядываться.

— Ну, смелее — особенно вы, маевцы! Вы-то наверняка сей предмет не единожды видели.

— На ракету? — несмело проговорил Владик.

— Правильно! — воскликнул Флоринский. — Блестяще, мой юный друг! Именно на ракету. И тогда зададимся следующим вопросом: «Неужели это сходство случайно?» Нет, говорит нам Циолковский. Ведь где обычно ставят колокольни?

— У церкви? — предположила Галя.

— Именно! А что еще обычно находится при церкви и, соответственно, рядом с колокольнями?

Все удивленно молчали, слегка завороженные и даже чуть пришибленные полетом мысли определенно подпившего хозяина.

— Ну? Место, особенное, таинственное, страшное?

— Кладбище?

— Да! Колокольня, как символ ракеты, и кладбище соседствуют совсем не случайно, восклицает Циолковский вслед за своим духовным учителем Федоровым. Это своего рода знак, который грядущим поколениям посылают их уже умершие предки. Они тем самым словно указывают на смысл всей нашей жизни!

— И в чем же он? — буркнул Вилен. Он не терпел никаких отвлеченных умствований, а уж тем более вроде сегодняшних — проникнутых мистицизмом и явной поповщиной.

— А главный смысл жизни человека — и человечества в целом — заключается не в знаниях, не в детях и даже не в построении коммунизма — а в ином! А именно, по Федорову, в воскрешении всех людей. Всех, до единого, из числа ранее живших на земле.

— Бред! — в сердцах воскликнул Вилен.

— Да, поповские сказки, — поддержала молодого супруга Лера.

— Друзья мои, я стараюсь не давать оценок — лишь рассказываю философскую доктрину мыслителя, которого ценили, надо сказать, Лев Николаевич Толстой и Федор Михайлович Достоевский, а Циолковский так прямо провозглашал себя его последователем.

— Да как же можно всех, ранее живших, воскресить?! — воскликнула Галя.

— А вот это и есть, — Флоринский уставил на нее свой перст указующий с обломанным ногтем, — согласно Федорову, основная цель и оправдание жизни всего человечества: воскресить всех когда-либо живших. Всех отцов.

— Зачем все это делать? — воскликнул пораженный Владик, слегка пришибленный довольно мрачной и отчасти пугающей перспективой всеобщего воскрешения мертвецов.

— Как — зачем? Это наш долг перед ними, ушедшими. И, в свою очередь, залог нашей с вами будущей вечной жизни. Которую даст человечеству не религия, не Христос. Оно, человечество, повторяю, добьется воскрешения само, благодаря своим научным и инженерным достижениям. Мы, все люди, достигнем новой, вечной жизни!

— Чушь какая-то, — фыркнула Лера.

— Не могу поверить, что когда-нибудь наука и впрямь сумеет воскрешать, — покачал головой Владик.

— Да и куда все воскрешенные поместятся? — со смехом вопросил Вилен. — Земля-то не резиновая!

— Вот именно, дорогой мой молодой друг! Для того-то, по Циолковскому, и потребна наша профессия, и все эти ракеты, и космонавтика. Ими мы занимаемся как раз для того, чтобы впоследствии расселить по Вселенной всех воскрешенных нами отцов! И для того, чтобы по-настоящему освоить космос, изменится и сам человек! Смотрите, как нерационально он пока устроен! Ему надо потреблять кислород, выводить из организма углекислый газ, а еще еда и вода, нормальная температура и влажность. В то же время, заметьте, гораздо более примитивным существам — растениям! — для питания совершенно не нужно ничего ни жидкого, ни твердого. Они поглощают чистый солнечный свет! Так неужели, спрашивает себя Циолковский, мы, люди, такие могучие и умные, не можем со временем освоить непосредственный фотосинтез? И обходиться без запасов воды и пищи? А потом, постепенно, сумеем и без кислорода. А раз человекам не нужны будут вода, еда и кислород — зачем тогда нам нужны дыхательный аппарат, пищеварительный, выводящий? Мы, с помощью науки, которая будет совершенствовать человека, превратимся в мыслящие, светящиеся сгустки материи, носящиеся в безвоздушном пространстве. Именно таким видится Циолковскому наше, всего человечества, будущее. Чем не бессмертные души? И никакие церковники для того, чтобы достичь вечной жизни, не нужны! Нужен прогресс!