Книга Дикий сад - Марк Миллз

Самой последней фотографией был студийный портрет семьи, сделанный в 1921 году в Мадриде. Женщины сидели на продавленном диване; возраст выдавали и первые, пока еще мягкие морщинки на лице синьоры Доччи. Слева от нее сидела Катерина — с типичным для тринадцати- или четырнадцатилетнего подростка хмурым, недовольным выражением. Впрочем, причиной его могла быть и короткая стрижка, которая совсем ей не шла. Мужчины стояли сзади: Бенедетто, глава семьи, по-хозяйски сжимал спинку дивана, сыновья — слева и справа от него. Лоб Маурицио портила угревая сыпь. Эмилио уже начал лысеть.

Чем дольше Адам смотрел на фотографию, тем больше она его волновала, вызывая какое-то неясное, неуловимое ощущение сродни беспокойству. В конце концов он вынул карточку из уголков, убрал на место альбомы, запер ящик и отправился в кабинет.

Он все еще всматривался в снимок, когда появилась синьора Доччи. Она вошла с террасы, и Адам, услышав приближающийся стук ее новой трости, успел сунуть фотографию под справочник и пододвинул лежавшую рядом книгу.

— Доброе утро.

— Доброе утро.

— Выспались?

— Да, — соврал он.

— Это мой разговор, должно быть, нагнал на вас сон.

Адам улыбнулся:

— Нет, я слушал вас с большим удовольствием. Правда.

Ее прогулочные туфли немного запылились; в руке она держала бутылку вина.

— Вы выходили? — спросил он.

— Да, прогулялась немного. Было приятно.

— Что?

— Они так удивились — я снова на ногах. Все обрадовались. Хотя, может быть, и притворялись.

— Уверен, что нет.

— Уверены в чем? Что не обрадовались или что не притворялись?

Он улыбнулся.

Синьора Доччи поставила бутылку на стол.

— К ланчу у Антонеллы. Надеюсь, не забыли?

— Нет.

— Вино из подвала. Хорошее. И не беспокойтесь — не наше.

Войдя в сад через проход в живой изгороди, Адам стащил галстук. Спустившись к основанию амфитеатра, снял пиджак. Открыл блокнот, достал фотографию. И, словно рассчитывая на ее помощь, посмотрел на статую Флоры.

Глупо, конечно, взывать к каменному изваянию, но он принес фотографию не просто так. Причина была, и отрицать это не имело смысла. Что-то в этом саду заставляло его смотреть на мир по-другому. И даже вести себя по-другому. Адам чувствовал это и сейчас, некую пробуждающуюся в нем энергию — не злость, не желание противопоставить себя кому-то, но что-то иное, хотя и близкое. Что бы это ни было, именно оно толкнуло его произнести ту тираду насчет братоубийства. Он знал это точно, как знал и то, что увидел тогда в глазах Маурицио холодный отблеск страха, вины.

Через десять минут на каменной скамье валялись два окурка. И снимок как будто насмехался над ним. Он порывисто вскочил и стал спускаться по тропинке, что вела через лес, мимо поляны Адониса.

Легкий ветер пробежал по листьям над головой. Первый ветерок за почти целую неделю. Благословенная тень отступила назад, и Адам шагнул на полянку, в центре которой стояла статуя.

Венера замерла, склонившись над мертвым возлюбленным, протянув к нему левую руку. Адонис лежал на спине — раскинувшись, с закрытыми глазами и распахнутым ртом, словно вместе с последним дыханием с губ его сорвался ужасный крик. В руке он все еще сжимал лук, то самое оружие, что не смогло защитить его от дикого кабана. В документах отца синьоры Доччи упоминался лишь некий зверь, а вот сам Овидий в «Метаморфозах» был точнее и указывал на то, что Адониса порвал насмерть дикий кабан.

Адам был доволен, что, по крайней мере, добрался до первоисточника. Может быть, если просмотреть все повнимательнее, удастся найти некую символическую связь с семьей Доччи. Ведь кабан значился и на их гербе.

Какой-то шум вынудил его отвлечься от статуи. Ветерок снова пронесся по кронам деревьев, набирая силу, крепчая. Верхушки закачались, будто пьяные любовники на танцполе, закивали в унисон, а ветер сорвался вниз, к земле, прижал выжженную солнцем траву и теплой рукой взъерошил Адаму волосы.

Он снова ощутил беспокойство, но теперь достаточно сильное, такое, что погнало его с опушки. Вернувшись к тропинке, он оглянулся через плечо, наполовину ожидая увидеть рядом с каменными Венерой и Адонисом кого-то еще. Но нет, они так и остались вдвоем.

Необходимые указания Антонелла дала накануне. Пройти по тропинке в самом низу мемориального сада, свернуть на юг, пересечь оливковую рощу и подняться к ее дому.

Тропинку Адам отыскал без труда, но прежде, чем спуститься, он, следуя невнятному импульсу, вернулся к храму Эхо и еще раз посмотрел на сад снизу вверх. Растянувшись по пологому склону, лужайка подходила к гроту с замершими на страже кипарисами. Дальше склон резко уходил вверх, к амфитеатру — Флоре в ее перламутровой раковине и нависавшей над ней триумфальной арке.

Ветер уже набрал силу, и теперь по дну долины как будто катил плотный невидимый поток. Адам повернулся ему навстречу, и поток промчался мимо, к деревьям. К глазам подступили слезы. Он несколько раз моргнул.

И тут его осенило.

Грегор Мендель.

Имя, знакомое со школьных дней. Уроки биологии. Генетика.

Адам снова достал из блокнота семейную фотографию Доччи. Взгляд забегал — от отца к матери, потом поочередно к каждому из детей.

Все трое — Эмилио, Маурицио и Катерина — унаследовали от родителей глубокие, темные глаза, но, даже если бы этого не случилось, если бы кто-то родился с голубыми глазами, Мендель не стал бы бить тревогу и объяснил такое явление тем, что оба родителя носили рецессивный ген голубых глаз, который и проявился у ребенка. Да, вероятность того, что отпрыск унаследует темные глаза, была бы выше, но и вероятность получить голубые не исключалась. Невозможно было бы другое: чтобы у двух голубоглазых родителей, несущих двойную дозу рецессивного гена, родился темноглазый ребенок.

Если он не ошибся, то же самое правило должно действовать и в отношении другого физического тренда: мочки уха. Несросшаяся мочка означает доминантный ген. Следовательно, у родителей с рецессивными генами, то есть сросшимися мочками, не может быть ребенка с несросшейся мочкой уха. Можно, конечно, посмеяться, но это так.

Адам еще раз посмотрел на фотографию.

Ошибки быть не могло. Из всей семьи несросшаяся мочка была только у одного Эмилио. Ничего страшного. Это даже не бросалось в глаза. Но давало основания подозревать, что Эмилио не был сыном одного из родителей.

Определить точнее было не так уж трудно.

Физическое сходство между Эмилио и синьорой Доччи сомнений не вызывало, подтверждая таким образом факт ее материнства. Из чего следовал вывод о том, что Эмилио не был сыном своего отца, точнее, того мужчины, что стоял слева от него в почти пародийной позе патриархального главы семейства.