Книга Заказ на мента - Евгений Сартинов

— Нет, не надо, — отказался он. — Как тебя зовут?

— Чача.

— Как?! — удивился Семин.

— Чача, — повторил бомж. — Грузинский виноградный самогон. Я как-то пробовал этот божественный напиток, он мне так понравился. Знаешь, пьешь его как обычную водку. Потом голова ясная, настроение как после бабы, а шевельнуться не можешь. Ноги отказывают в первую очередь, потом руки. Сильно мне эта штука понравилась.

После этого Чача откуда-то из-под задницы достал и кинул в сторону Семина еще одну банку тушенки. Тот благодарно кивнул, достал свою финку, и, вскрыв банку, начал есть мясо прямо ножом.

— Мне мать всегда говорила, что есть с ножа нельзя, злым будешь, — сказал Чача.

— Мне тоже так же говорила, только она умерла. Давно умерла.

Сема чуть подумал, достал из внутреннего кармана плоскую, полулитровую фляжку коньяка, открыл ее, выпил с горла половину, остальное передал новому другу. Тот пришел в восторг.

— У-у! «Инстенбург»! Это ж надо, а!

— Допивай, — велел Семин, а сам принялся доедать холодное, волокнистое мясо.

Чача допил коньяк, и его быстро, как всех алкоголиков, развезло.

— Это я тебя хорошо сегодня встретил, а то мне больше стакана денатурата сегодня ничего не перепало, — поделился он своей радостью.

Семин скривился.

— Как вы пьете только эту дрянь!

Чача засмеялся.

— Нет! Тут есть один секрет. Денатурат не надо пить сразу. Сначала в него надо добавить кипяченой воды, пойдет реакция, он станет теплым. Потом зажимаешь бутылку большим пальцем, встряхиваешь, и одновременно поджигаешь спичкой или зажигалкой. Такой получается факел! Ты представить не можешь. По метру! Там отжигаются все сивушные масла, и остается один спирт. После этого пьешь его как водку, и никакого вреда.

Все это Семин выслушивал с интересом, его тоже «накрыла» волна опьянения. Потом он поудобней устроился на земле, и тут почувствовал, что нечто твердое мешает ему сидеть. Запустив руку в карман трико, он вытащил пистолет. Увидев оружие, Чача засмеялся.

— Боже мой! Пистолет, настоящий, табельный «Макаров», тысяча девятьсот пятьдесят первого года постановки на вооружения.

— А ты откуда это знаешь?

— Как откуда, я же все же, офицер, господин капитан.

Он шутливо приложил к голове ладонь.

— Честь имею, капитан Власов, Алексей Семенович.

— Врешь? — не поверил Сема.

— Нет, было-было! Служил, еще в Германии даже служил…

Он что-то рассказывал о жизненных неудачах, приведших его в этот подвал жизни, но Сема его не слушал, а вертел в руках свой трофей.

— А как он работает? — спросил он у бывшего вояки.

— Дай сюда, покажу.

Чача бесцеремонно отобрал у него оружие.

— Смотри, первым делом опускаешь предохранитель вниз, потом передергиваем затвор. Потом взводим курок. И, все, можно стрелять.

— А как его обратно, это…

— А это еще проще. Вот, на предохранитель, и все.

Потом Чача вытащил из ручки обойму, рассмотрел ее на свет, и удовлетворенно кивнул головой.

— Полный комплект, семь патронов, один в стволе. На, учись.

— Значит, снимаем с предохранителя, потом передергиваем затвор…

Чача замахал руками.

— Сейчас уже не надо, патрон в стволе. Так ты его выкинешь зазря. Взводи курок. Все! Можно стрелять.

— Ну, спасибо, — пробормотал Семин, и, направив ствол в лоб своему учителю, нажал на спуск.

Выстрел прозвучал для него неожиданно сильно, так, что он вздрогнул, и невольно выпустил из рук оружие. Но еще убийственно этот выстрел подействовал на Чачу. Тело бывшего офицера так быстро откинуло назад, что, только встав на ноги, и склонившись, Сема увидел на его лбу красную точку пулевого отверстия. Как ни странно, но это убийство Семину совсем не понравилось. Он не почувствовал трепета тела умирающей жертвы. Но зато Семин как-то сразу возомнил себя неуязвимым.

Он подобрал пистолет, поставил на предохранитель, как учил его Чача, сунул его в карман, и шагнул в темноту.

"Ну, теперь мне все по хрену!" — решил он.

ГЛАВА 20

Его до сих пор трясло от всего пережитого, и это же заставило чувства обнажиться до самого предела. Николай не стал сразу выезжать на перекресток, а остановил машину, и, пройдя по дороге метров двадцать, осторожно выглянул из-за забора. В скудном свете одиноких фонарей он сразу увидел одинокую машину с характерной, бело-голубой раскраской, стоящую на перекрестке. Две фигуры рядом, и требовательно поднятый жезл навстречу движущейся с другой стороны дороги машины не оставляли сомнения в том, что это именно милицейский патруль. Николай вернулся назад, закурил трясущимися руками сигарету и развернул джип в другую сторону. Мысли его метались, словно запертые в ведро крысы.

"Эх, и дурак! Как я мог с этим козлом столько лет дружить, а?! И сам п… накрылся, и меня под монастырь подвел! Куда мне теперь его девать! А Валька знает, что это я его вызвал, и что, что мне теперь делать? Грохнуть и ее? А там еще трое короедов, да мать Валькина, не сдохнет никак, сука старая! Что мне, всех их там уложить? А, вдруг соседи услышат? И их тогда кончать?"

Машинально, за этими мыслями, он уже свернул в сторону дороги, ведущей в луга, но тут встречная машина мигнула ему фарами, и Тараскин вдавил в пол педали тормоза и сцепления так, словно увидел перед собой какое-то неожиданное препятствие.

"Обложили!" — решил он. — "Пасут меня!"

Паника полыхнула совсем заполошно, во всем теле, он дернул рукоятку переключения скоростей, и так даванул на педаль газа, что двигатель заглох. Это, поневоле, заставило его взять себя в руки. Чуть успокоившись, он неожиданно, нашел решение своей проблемы. Окраиной, по закоулкам, он добрался до своего гаража, загнал в него машину. Потом он вытащил тело Сашки из багажника, усадил его за руль, включил двигатель. Затем он собрал в одном углу все, что было в гараже горючего: стопку старых газет, два промасленных комбинезона, несколько бутылок с машинным маслом. Дорожка из черного, охотничьего пороха была рассыпана от угла до самого двигателя. Оставалось совсем мало — поджечь все это. Тараскин лихорадочно пошарил по карманам, но зажигалки в них он не обнаружил. Тогда он обшарил карманы трупа. У Сашки в боковом кармане оказался коробок спичек, и Николай уже открыл коробок, когда со стороны открытой двери раздался хрипловатый женский голос: — Мужчина, сигареткой не угостите?

Тараскин сначала вздрогнул, потом, рассмотрев в дверном проеме лицо ночной гостьи, даже рассмеялся. Это была бабенка лет тридцати пяти, уже достаточно пропитая, но еще сохраняющая на лице и фигуре достаточную меру женского обаяния. В ее заискивающей улыбке был намек на все возможные удовольствия, что способна доставить мужчине женщина.