Книга Мусорщик - Андрей Константинов

Шмуль поерзал на стуле, потом спросил:

— А как ты это сделаешь?

— Есть разные варианты, — сказал Кудасов. — Если реально поможешь, то…

— Оформим «явку с повинной», — вставил Тарасов.

Шмуль резко, отрицательно завертел головой. Было очевидно, что такой вариант его не устраивает. Кудасов кивнул и сказал:

— Мы можем вообще тебя освободить… Ошибка, дескать, вышла, и оперок твой лагерный просто-напросто обознался. И никакой ты на самом деле не рецидивист Шмулевич, а нормальный советский гражданин Федоров Илья Василич. Или еще проще: не было задержания вовсе.

— А Таракан как же? — спросил Шмуль с недоверием.

— Какой таракан? — удивился Кудасов.

— Ну, опер-то кумовской. Прозвище у него — Таракан.

— А-а, вот что… ну, с Тараканом я лично договорюсь. Это уже мой вопрос, ты об этом не думай.

— А вы, начальник, кем, извиняюсь, сами будете? — спросил Шмуль.

— А я буду подполковник РУОП Кудасов Никита Никитич, — сказал Кудасов и продемонстрировал удостоверение. После того как несколько дальнозоркий Шмуль изучил текст, Никита добавил: — Человек, в которого стреляли, мне очень дорог, Илья Василич… Вот тебе мои гарантии! Думай, ты же не дурак.

Шмуль боролся с собой. С одной стороны, он знал, что ментам верить нельзя. А с другой — понимал, что его единственная надежда сейчас — этот самый руоповский подполковник, и что если он, Шмуль, сказавши «а», не скажет «б», то обязательно пойдет в зону. А уж оттуда не выйдет… Если же начнет базарить с ментом, то, может, что-то и выгорит.

Минут через семь Шмуль начал говорить.

* * *

Рассказ Шмулевича, безусловно, произвел впечатление. И вызвал массу вопросов. Потому что опера никогда и ничего не принимают на веру. Любая информация (от самой заурядной до сенсационной) проверяется всеми доступными способами. И только после этого опер, подобно ювелиру, «ставит пробу»… Это один из законов оперативной работы.

Но вместе с тем есть еще и такое понятие, как интуиция, или еще проще — нюх. Научиться этому, пожалуй, нельзя. Или есть — или нет. Но хорошего опера без нюха не получится.

Вот нюх-то подсказывал Кудасову: оно! Подполковник сходил к заместителю начальника по опер-работе и договорился, что «гражданина Федорова» заберет к себе, а транспортники этого как бы не заметят. Строго говоря, это было не очень-то законно, но заместитель «по опере» отнесся с пониманием.

— Но ты, Никита Никитич, — сказал он, — свяжись с тем парнем, что этого Федорова повязал… А то, сам понимаешь, могут быть вопросы. Он контактный телефончик оставил у дежурного. Ты позвони.

Кудасов сказал, что с лагерным опером все утрясет, и забрал Шмуля в РУОП. В машине для страховки надел на Илью наручники. Шмуль на такое обхождение сильно обиделся.

— Ну, начальник, — сказал, — ты чего творишь-то? Мы с тобой по-другому договаривались… Я ж тебе все как на духу.

— Пока это только слова, Илья Василич. Вот когда мы с тобой прокатимся к тебе в деревеньку и потолкуем с Антибиотиком…

— Да ты что! Да Витька меня живьем закопает, если узнает, что я на него вас навел… Нет, начальник, такого уговора не было.

— Вот для того, чтобы он тебя в землю не закопал, мы и должны поработать и крепко привязать его к ростовскому стрелку. Понял?

Понять-то Шмуль понял, но бодрости это ему не прибавило. Он хмуро молчал и материл в душе всех подряд: Антибиотика, Таракана, Кудасова и даже ростовских спецов.

Ночью Кудасов, Шмулевич и трое оперативников пятнадцатого отдела сели в плацкартный вагон поезда № 609 «Санкт-Петербург — Пестово». Еще четверо сотрудников отдела отправились в деревушку Глызино на личном автомобиле одного из них. Судя по рюкзакам, палаткам, надувным лодкам и прочей атрибутике, ребята собрались на рыбалку.

А еще четверо оперативников выехали в Ростов.

«Шестьсот девятый» прибыл на железнодорожную станцию Анциферово в шесть утра. Прибыл и выпустил из вагонов десятка полтора пассажиров. Начиналось лето, дети и пенсионеры начали сезонную миграцию в провинцию. Среди навьюченных рюкзаками, котомками, тележками и сумками дачников сошел с поезда и Шмуль.

Было замечательное, свежее и солнечное июньское утро. Пели птицы. Шмуль, потирая седую щетину на подбородке, растерянно оглядывался по сторонам… Он высматривал своего «козла». Договаривались, что Палыч встретит. До Глызина-то еще километров десять. Пешком топать — удовольствие небольшое. Шмуль вертел головой, высматривая «козелка», но машины нигде не было.

Из вагона, укрываясь за не очень свежими шторами, станцию внимательно изучали опера. Их тоже весьма настораживало отсутствие Палыча. Неужели почуял что старый волчище? Если только что-то заподозрил — уйдет. Он осторожный, очень осторожный.

Но Антибиотик был здесь. Он загнал «козла» за магазин на горке и разглядывал прибывших издали. Интересно было Палычу посмотреть: не привез ли кого брат Илюша на хвосте? Пословицу про то, что береженого Бог бережет, а небереженого конвой стережет. Палыч крепко помнил. Правда, остерегался он не столько милиции, сколько других «гостей»… Черт его знает, что у Илюшки на уме? Не продал бы Наумову… Антибиотик изучал пассажиров поезда дальнозоркими глазками и ничего опасного не находил: дети да пожилые люди… Из своего укрытия он вышел только тогда, когда поезд тронулся.

Подполковник Кудасов в вагоне довольно рассмеялся: нашелся старичок. А то мы уж с ног сбились, искавши.

Антибиотик помахал рукой Шмулю. Шмуль вяло ответил. Поезд, постукивая колесами, медленно набирая скорость, двинулся дальше. Миссия Кудасова и оперов была выполнена: и «гражданина Федорова» до места сопроводили, и на Палыча своими глазами посмотрели. На следующей станции они сойдут с тем, чтобы вернуться в Питер. А «брательников» теперь возьмут под контроль «рыбаки».

— Ну, Илюша, как съездил? — поинтересовался Виктор Палыч.

— Нормально, — вяло сказал Шмуль.

— А чего такой кислый?

— Устал я. С поезда на поезд… что ж хорошего? Одна суета, да морды мерзкие вокруг.

— Ну-ну… морды преотвратные, это уж верно. Ну, а в Ростове-то как дело сделалось?

— Как обговорили. Позвонил по указанному телефону, сказал, что насчет фотографа. Мне велели перезвонить через час… перезвонил. Тогда назначили встречу в пивной возле вокзала.

Палыч сидел за рулем, вел машину осторожно, слушал внимательно. Перед мостом через речку Медведа их лихо обогнала «четверка» с четырьмя крепкими мужиками. На багажнике были привязаны весла, удочки. Их раскрытых окон громко орала музыка.

— Рыбачки, мать ихнюю в душу! — сплюнул Палыч. Из раскрытого окна «четверки» вылетела в реку пивная бутылка. — Дальше-то что, Илюша?

— Дальше-то? Дальше пришел фраерок какой-то и велел идти за ним. Долго меня по всему городу водил, сучара!