Книга Фараон - Карин Эссекс

— Чепуха. Я все так же пылко чту богов, но мне надоели те, кто вещает от их имени здесь, на земле.

Ирас снова взялся за волосы царицы.

— Ты — вся моя жизнь, ваша царская милость.

— И ты — чудесная часть моей жизни, Ирас.

Утешенный евнух погрузился в собственные мечтания, задумчиво накручивая волосы Клеопатры на ночь. Царица посмотрела в зеркало, оценивая свою внешность. Несмотря на все неприятности, несмотря на поражение при Акции, она все еще молода. Глаза у нее блестящие, большие, почти зеленые — как ей нравится думать. В конце концов, при правильном применении косметики они действительно становятся зелеными. Нет, в них больше нет невинности. Напротив, Клеопатра соблазняет глазами — их притягательностью и многоопытностью.

Мужчинам хочется узнать, что же таится за этим взглядом. Что за глубины мудрости, что за богатства скрыты в этих пряных зеленых глазах? Мужчинам необходимо — если только в них не умерло любопытство и они приняли вызов, как это делали все великие мужчины, — разгадать тайну царицы Египта.

В этом секрет ее очарования, и Клеопатра знала об этом. Она — загадочная гора, на которую следует подняться, чтобы овладеть ее сокровенным знанием. Многие мужчины ждали этого, но так и не смогли достичь вожделенной цели.

О царице говорили, что она восхитительна, хотя сама Клеопатра понимала, что это не так. Ей было известно, что могущество и тайну часто принимают за красоту. Клеопатре же требовались хитрости египтянок, сведущих в искусстве быть привлекательными, и таланты евнуха Ираса, чтобы усилить ее природные чары. Нынешним вечером на ней не оставалось никакой косметики. Клеопатра выкупалась, служанки умастили ее тело ароматическими маслами, она облачилась в ночные одежды — и лицо, на которое она сейчас смотрела, было ее собственным, без краски и ухищрений. Клеопатра все еще выглядела молодо, хоть ей и исполнилось тридцать девять лет. Вопреки предостережениям врачей-греков, активный образ жизни, который вела Клеопатра, сохранил ей молодость, а вовсе не отнял ее. Клеопатра родила четырех детей, но тело ее по-прежнему было подтянутым и упругим, словно у четырнадцатилетней девушки. «Я похожа на женщин древней Спарты, — подумала Клеопатра, — наездниц и атлеток — сильных, воинственных, привычных к запахам войны, а не к ароматам благовоний. Таких же, как я сама. И какими были мои сестры и все женщины из нашего рода. Женщины Македонии, женщины Спарты — женщины древности, скакавшие вместе со своими мужчинами, сражавшиеся наравне с ними, правившие рядом с ними — а зачастую и повелевавшие ими самими. Непобедимые женщины».

Поэты рассказывают, что ради любви подобных женщин вспыхивали опустошительные войны. Но Троянская война началась точно так же, как и война с Октавианом, — не из-за женщины, а из-за денег. Денег Спарты. Денег Елены. Кто бы мог похитить спартанскую царицу, если бы она не желала быть похищенной? Изнеженный красавчик Парис? И кто бы мог одолеть мужчину, способного увезти спартанскую царицу против ее воли? Нет, та война велась за деньги и землю. Как и эта война с Октавианом. Как и все прочие войны.

Клеопатра всегда считала, что благо — оставаться бесстрастным по отношению к своим врагам. Этому учили ее философы, страдания ее отца и советы Цезаря. Но Клеопатре недоставало умственной дисциплинированности, чтобы заглушить ярость, которую ей внушал гнусный интриган, столько трудившийся над тем, чтобы выставить ее, Клеопатру, в виде злодейки в пьесе, разыгранной им для римского народа.

Он навешивал на нее ярлыки. Чудовище. Соблазнительница. Проститутка. Змея. Враг Рима.

Больше всего Клеопатру бесило наименование проститутки: как будто царица, происходящая от Александра Завоевателя, могла продаваться или покупаться! Октавиан прозвал ее «азиаткой», хотя и знал, что в ее жилах течет чистейшая греко-македонская кровь.

Клеопатре подумалось, что Октавиан, при всем его хитроумии, боится ее. «Он старается выставить меня врагом Рима, чтобы у него появился законный повод прийти сюда и украсть мои деньги. Так было всегда, и так будет всегда. Деньги. Мои деньги. Сокровища Птолемеев. Деньги, на которые, словно на мед, уже не первый век летят к нашим границам римские мухи. Если бы только я могла вернуть Цезаря из Аида, чтобы заставить его хорошенечко подумать, стоило ли ему назначать Октавиана своим наследником! Будь у меня тогда тот опыт, что появился сейчас, я бы ни за что этого не допустила!»

Уже почти рассвело. Ирас уснул на постели царицы и тихо похрапывал; его накрашенные ресницы едва заметно трепетали во сне. Клеопатру тоже клонило в сон, но ей нужно было дождаться доклада Сидонии, хозяйки проституток.

Конечно же, Антоний скоро должен будет выдохнуться. Он уже не молод, и у него не осталось прежней энергии. Или осталась, но только не по отношению к ней?

Солнце никак не вставало. Что-то сдавило Клеопатре грудь. Она не могла вздохнуть. «Если я не смогу дышать, я не смогу спать, — подумала Клеопатра. — В наши дни отдых — товар редкий и драгоценный».

РИМ Шестой год царствования Клеопатры

Они прибыли тихо, в соответствии с пожеланиями Цезаря, — настолько тихо, насколько это возможно в Риме, городе сплетников, для царицы с юным царевичем и свитой из сорока человек. Цезарь поселил их на тихой, спокойной вилле, на юго-восточном склоне Яникульского холма, откуда неизменно любопытная Клеопатра могла смотреть на город, не давая его обитателям лишнего повода чесать языком насчет ее царственного присутствия.

Цезарь не просто не хотел вызывать лишних сплетен по поводу своей любовницы. Он был уверен: его сограждане-римляне воспримут сына Цезаря, рожденного царицей, — сына, которому предстояло стать царем богатого и могущественного народа, — как острие угрожающего им кинжала. Цезарь надеялся, что Клеопатра довольствуется прекрасным видом на оливковые рощи, перемежаемые кипарисами, и на округлые холмы, не по сезону буйно поросшие полевыми цветами. Сейчас стояла осень, самое чудесное время года в Риме, когда солнечный свет становится так прекрасен, словно его изливают глаза нежной и благосклонной богини. Даже Клеопатре — царице цариц, властвующей в великолепной Александрии, — вряд ли нашлось бы на что пожаловаться.

В конце концов, они были вместе. Именно этого и желала Клеопатра; ведь она в каждом письме намекала, что хотела бы привезти своего сына в город его отца.

Цезарь знал, что ему придется столкнуться с проблемами. Злые языки примутся распускать слухи об истинной природе ее визита, о разнице в возрасте между ними, о планах, которые строит Цезарь, и о том, какое место он отвел в своих грандиозных замыслах чужеземной царице. Но стоило заплатить эту цену, чтобы снова увидеть ее лицо, услышать ее голос, звучащий музыкой даже тогда, когда она обсуждала серьезные вопросы. И убедиться в том, что его отцовство не вызывает ни малейших сомнений — настолько ребенок сходен лицом и телом с самим Цезарем.

Мальчик пошел скорее в отца, чем в мать; впрочем, так и должно быть с сыновьями. Клеопатра права: у Маленького Цезаря была необычно длинная для годовалого ребенка шея, и он горделиво держал царственную голову. Глаза у него оказались голубыми, как у первого Птолемея, почти того же цвета, что и у Александра; во всяком случае, так думала Клеопатра, не догадываясь о том, что глаза бабушки Цезаря по материнской линии и глаза Венеры имели тот же оттенок цвета сумеречного неба. Было также похоже, что мальчик унаследовал отцовскую форму лба и более светлую кожу. Хотя Цезарь провел на солнце столько времени, что уже не знал, какого цвета у него кожа на самом деле. Умный и горделивый вид ребенок мог унаследовать от обоих родителей.