Книга Особенности национальной милиции - Михаил Серегин

– Дорогая, лишь только я вас увидел... – и так далее.

Дирол присвистнул. Голос этот он перепутать ни с чьим не мог. Выходит, полковник в кабинете не один. К тому же у него женщина. Что же делать?

Войти – можешь помешать, не идти... А если Подтяжкин рассердится?

Санек почесал затылок. Как бы там ни было, а приказы положено выполнять.

А чтобы не застать полковника в неудобном положении, он постучится, но входить не будет, пока не откроют. Сочтя это самым верным решением, Зубоскалин поднял руку и тихонько стукнул.

Подтяжкин не сразу услышал, как стучатся в дверь, потому как сильно увлечен был одним довольно важным, с его точки зрения, событием. Он стоял перед зеркалом, эффектно зачесывая короткую челку назад, и репетировал разговор с незнакомкой. Полковник вспомнил, что не побеспокоился спросить имени у нового курсанта. Это немного смущало. Например, непонятно было, каким образом обратиться к ней. Назвать кисой или слоником Павлу Петровичу показалось еще рано, их отношения не зашли пока так далеко, а сухое «девушка» или «курсант» совершенно не шло ей. Когда Подтяжкин решил, что самым оптимальным решением будет сказать просто, но со вкусом «дорогая», и попробовал немного потренироваться перед зеркалом, слабый стук долетел до его уха.

Встрепенувшись, полковник замер на месте, не веря своим ушам. До последнего момента в его сердце жили сомнения, казалось, что ветреная девушка не придет, в последний момент передумает. А возможно, она и вообще не собиралась приходить на свидание, просто хотела посмеяться над его уже немолодым возрастом, и все тут.

Но повторный стук развеял напрочь колебания Павла Петровича. Сомнений не было – это она. Полковник засуетился, лихорадочно соображая: как встретить желанную гостью. Поправил галстук, одернул рубашку, смахнул со стола крошки, оставшиеся от обеда. Черт, какой же он дурак!

Пригласил на свидание, а цветы не купил.

Глаза лихорадочно забегали по комнате, ища что-нибудь подходящее.

Нигде не было даже комнатных цветов, поскольку секретарь его, Владимир Игнатьевич, цветоводством не увлекался. Единственное, что радовало глаз в кабинете и как-то его оживляло, это искусственные подсолнухи в большой вазе на полу. Павел Петрович призадумался. По большому счету и это цветы, но удобно ли дарить их молодой, незамужней (ах, как он надеялся, что она не замужем) девушке?

– Все лучше, чем ничего, – вслух произнес Подтяжкин, вытаскивая длинные стебли из вазы. Теперь он был готов ко встрече с возлюбленной.

Увидеть то, что показалось за дверью, Санек не ожидал. Дверь открыл сам полковник. От него пахло туалетной водой, причем так интенсивно, что Зубоскалин чихнул. Гладкий, прилизанный, с тремя пыльными подсолнухами в правой руке, Павел Петрович глупо улыбался, выискивая за спиной Зубоскалина еще кого-то третьего. Как только он понял, что пришел один Санек, лицо полковника резко изменилось. Улыбка медленно с него сползла, щеки опустились, и вся физиономия вытянулась.

– По вашему приказанию прибыл, – вяло произнес курсант и вытянулся, стрункой встав перед командиром.

– Какое указание? – почему-то разозлился Подтяжкин. – Никакого указания я вам не давал. Идите спать, курсант.

Сказал и громко хлопнул дверью прямо перед Санькиным носом.

– Сдает Подтяжкин. Забывать стал, – вслух заметил Дирол и отправился наконец умываться.

10

Когда Санек вернулся к ребятам, они стояли «на старте», определенно куда-то собравшись.

– Где тебя носит? – с ходу наехал на него Кулапудов. – Все уже готовы, только тебя ждем.

– Что-то не припомню, чтобы я куда-то собирался, – заметил Зубоскалин.

– Не припомнит он, – обиделся Венька. – Зато мы прекрасно помним, что наш товарищ лежит в больнице с тяжелым заболеванием и с тревогой на сердце. Сейчас поддержка друзей ему просто необходима.

Вот, Пешкодралов и передачку успел сбегать купить.

Кулапудов поднял и потряс перед глазами Дирола большой пакет.

Через пару кварталов от школы милиции располагалась поликлиника, к которой приписаны были все курсанты и преподавательский состав школы, а рядом, через дорогу, больница номер один.

Она располагалась в районе, помнившем еще времена первых Рюриковичей, имела при себе как украшение четыре полуразвалившиеся колонны с потрескавшейся штукатуркой, наспех наляпанной уже в наше время, и два торса атлантов, поддерживающих кованный дореволюционными умельцами балкон. Первоначально атланты задумывались банально-традиционно, по-гречески, с отсутствием всякого напоминания об одежде, но все же, дабы не подвергать искушению целомудрие дореволюционных граждан города, – с фиговым листочком на нужном месте.

Но новая эпоха внесла коррективы. Советское правительство города, взяв на вооружение бессмертную фразу, высказанную гораздо позже, но зарождавшуюся уже в те времена: «У нас секса нет», – по какой-то необъяснимой причине решило, что в Стране Советов нет не только секса, но и фигур без одежды как таковых вообще. Если бы можно было всем бабам рожать детей в рубашке, правительство не замедлило бы издать такой указ.

Как бы там ни было, но наличие фиговых листочков нисколько не усыпило бдительность комдивов, начпромов и замполитов. Местному маститому скульптору, с воодушевлением ваявшему вождей революции по десятку в квартал, неизвестных героев не менее трех за год и рабочего, разрывающего цепи буржуазного мира, по одному на каждую ежегодную выставку пролетарского искусства, было поручено свести к минимуму мифическое безобразие темного, рабовладельческого народа.

Скульптор решил проблему просто. За неимением времени возиться с заказом (на ту пятилетку он взял повышенный план по созданию бюстиков Ленина, обещав завалить страну кумиром), а также из-за отсутствия необходимых средств, которые молодая и пока еще бедная республика в нужном количестве творцу предоставить не могла, торсы одевать скульптор не стал. Он вложил в длань каждого из богатырей по тяжелому молоту (символично тем самым напоминая о кузнице пролетариата), и вопрос об отсутствии рубах сам собою отпал. К тому же, чтобы понятнее было зрителю, что у больницы изображены не простые рабочие, а борцы за справедливое будущее, на голове у каждого из них оказались буденновки. И наконец, неприличное место с ничтожно малым листком решено было заставить тумбами, на которых разведены были гвоздики, цветы без всякого сомнения пролетарские, поскольку их цвет напоминал каждому проходящему мимо цвет кумача.

Шло время, годы сменяли друг друга, наступила новая эпоха, характерная возвращением к капитализму, но на новый, истинно русский лад. Привыкший разрушать «весь мир насилья» бывший советский народ повсеместно сносил вождей, неизвестных героев и рабочего, разрывающего цепи мирового насилия, которые с таким старанием, с опережением плана на несколько месяцев, были воздвигнуты городским светилом. Вспомнили и о буденновцах-атлантах, однако сносить их побоялись. С одной стороны, атланты появились на свет во времена реабилитированного теперь господства капитала, с другой же – без опоры витиеватый кованый балкон неминуемо грозил рухнуть на головы увлекающихся новыми веяниями жителей города.