Книга Все дороги ведут в Рим - Роман Буревой

II

Александр не слышал, как врачи суетились над ним, не слышал, как выла сирена «скорой», мчащей его в «Эсквилинку». Ничего не слышал. Хорошо было. Потом сделалось тошно. Враз исчезло удивительное тепло – и стало холодно. Тело превратилось в кусок льда. Он задрожал. В глаза ударил ледяной свет. Кто-то сдавил скользкими жабьими руками челюсть – сильно, безжалостно.

В рот запихивали трубку, обдирая трахею. Он давился. Пытался выдернуть трубку. Ему не давали. Скоты! Он пытался пнуть кого-нибудь. Он рычал и хотел кусаться. Его привязали к койке ремнями. Ему спасли жизнь. А он бы мог забраться в огромное мировое яйцо и пребывать там вечно.

III

В Риме все астрологи наперебой предсказывали конец света.

Серторий снял комнатку на последнем этаже. Днём здесь была невыносимая духота. Даже распахнутое окно не спасало. Спал Серторий на полу, положив три тощих матраца друг на друга. Одеялом служила Серториева тога сомнительной чистоты.

«Душно… раздеться… умереть… убить…»

Серторий с удивлением смотрел на бумагу. Какая связь между этими словами? Кажется, она была. То есть она есть. Душная ночь, невыносимо хочется раздеться. Усталость пронизывает тело так, что желаешь одного – умереть. Но зачем умирать самому, когда можешь убить другого? Так или примерно так выглядели его рассуждения, пока стило само по себе выводило на бумаге эти четыре слова. Надо заполнить промежутки между ними, восстановить связи. Но зачем? Серторию было скучно этим заниматься. Так же скучно, как писать новый труд, который они задумали вместе с Береникой. Ничего не выходило. Те же обрывочные мысли, отдельные слова. Осколки храма, засыпанные песком. Как ни старайся, вновь не написать книгу, которую они сочиняли все вместе и которую уничтожил Гимп. Та книга была хороша тысячу лет назад. Сейчас она никого не удивит. Сейчас надо сочинять что-то другое.

«Ни в серьёзных занятиях, ни в играх никто не должен приучать себя действовать по собственному усмотрению: нет, всегда – и на войне, и в мирное время – надо жить с постоянной оглядкой на начальника и следовать его указаниям… Словом, пусть человеческая душа приобретёт навык совершенно не уметь делать что-либо отдельно от других людей и даже не понимать, как это возможно. Пусть жизнь всех людей всегда будет возможно более сплочённой и общей»[18].

Серторий отложил затрёпанный том Платона и перевернулся на живот. Ему стало чудиться, что жар исходит от книги. Как странно: человек много-много лет назад написал удивительные слова. Он открыл все тайны, а его никто не понял. Да, главное – обучить людей жить в идеальном государстве. Это – единственная проблема. Проблема проблем. Если её удастся решить, стражи будут государство стеречь, мудрецы управлять, не будет больше ни бедности, ни богатства – только некое среднее состояние, благополучие для всех. Как в тёплый день, когда небо затянуто тучами. И плотный слой облаков обережения, постоянного руководства, направления будет гением этого государства. Серторий вновь перевернулся на полу. Влажная тога липла к телу – он отбросил её. Мелькнула дерзкая мысль: что если присвоить себе все, сказанное Платоном? Рассказать Беренике о стражах, которых воспитывают, и которым не рассказывают ничего, что бы могло бы их развратить, даже сомнительные истории про богов не рассказывают. У стражей все общее: и жены, и дети, и нет ничего собственного, кроме тела. Но при этом они владеют всем. И счастливы, потому что счастье у них одно на всех – как жены и дети, как прочие блага. И таланты в этом государстве не будут заниматься чем-то своим, выбирая дорогу по собственному усмотрению, но лишь тем, на что укажет правитель, потому как умники должны служить не своим прихотям, а укреплять могущество государства. Тут не просто желание, а обязанность: ибо общество их вскормило, оно и спросит. Каждому выбрано в том государстве определённое место. И менять его по своему усмотрению – самое страшное преступление. Ты правитель – так правь. Ты страж – так будь псом, охраняющим отару овец. Ну а коли ты работник, то работай там, куда тебя поставили. Несправедливость – это преступление против государства, и другой несправедливости нет.

Серторий вновь перевернулся. Береника проснулась и спустила ноги с кровати. Поставила ступни ему на живот. Шевелила пальчиками, щекоча его кожу. Это его возбудило мгновенно. Прежде она никогда с ним не заигрывала. А тут… Он погладил её по ноге.

– Итак, Платон? – спросила она и кивнула на

толстенный кодекс.

– Не знаю, сможем ли. Ведь Империя была в какой-то форме его идеальным государством. Мир, где развитие остановилось.

– Прекрати! – воскликнула она зло, подобрала ноги и обхватила колени руками. – Ненавижу Рим.

– Ты не поняла. Рима больше не будет. Будет наш мир. Вместо гениев – единая семья правителей. Вместо демократии и прогнившей олигархии – псы-стражи. Только такое государство может противостоять Чингисхану.

– Противостоять Чингисхану? – изломила бровь Береника. – Зачем? Мы должны радоваться его нашествию. Оно даст нам шанс на перемены.

– Опасность… – начал было Серторий.

– Плевать на опасность. Зато Бениту можно свернуть шею.

Он поднялся, натянул тогу на голое тело, сел за стол. У стражей все общее, как у них с Береникой: пунийская каша и одна чаша вина на двоих.

Мерзкая каша, безвкусная и с комками. Серторий склонился над миской, старательно растирая зубами недоваренное жорево. Проглотил с трудом. Поднял голову… Перед ним стоял мужчина высокого роста и могучего сложения – Геркулес, да и только. Как незнакомец вошёл – Серторий не слышал. Лицо гостя бугрилось бесформенным комом обтянутого кожей мяса. Невольно представлялось, как кто-то несимметрично сделал прорези для глаз, ткнул два раза – и получились ноздри, полоснул ножом – и разверзлась огромная щель рта. А уж после рана зажила, и по краям наросли два бордовых валика, чем-то напоминавшие губы. Тем более странной казалась ослепительная белизна ровных зубов. Серторий невольно содрогнулся и спешно отвёл взгляд от лица незнакомца.

– Это Гюн, – сказала Береника. – Он гений. – И она ободряюще улыбнулась гостю, как будто Гюн был красавцем, а не уродом. Улыбка эта не понравилась Серторию. Ну как же! Гения им только не хватало!

– Гений бога, – уточнил гость. – Я – абсолютная идея, абсолютный разум, меня никогда не тянуло стать человеком, как моего подопечного.

– Так почему же ты так уродлив? – усмехнулся Серторий.

– Он написал новую книгу. И даже издал её, – похвасталась за гостя Береника.

Затрёпанный том в чёрном переплёте бухнулся на стол перед Серторием. Тот взял кодекс, перелистнул.

– О чем она? О времени? – спросил Серторий. Ему не хотелось читать сочинение гения.

– О деньгах. Она так и называется: «Деньги».

Серторий пожал плечами: