Книга Приговор, который нельзя обжаловать - Надежда и Николай Зорины

Я все сбиваюсь и путаюсь, мысли разбегаются, я ведь о чем-то другом хотела… Мыслительный мой аппарат в последнее время постоянно дает сбои. То ли от горя великого, то ли jam veniet tacito tarda senekta pede[1]. Вероятно, и то и другое. Так о чем я хотела?

Ах да! О том, как я получила бандероль.

Выпила сейчас чаю, горячего и крепкого, и немного согрелась. Вот странность: крепкий чай мне противопоказан, но только от него и становится легче, хоть на время эта тупая боль из груди уходит. Я и тогда, когда бандероль получила и поняла, от кого она, первым делом поставила чайник, и только потом стала развязывать бечевку. С мороза пальцы плохо слушались, ведь чайник-то еще не закипел… Пришлось взять ножницы и разрезать.

Но когда же я бандероль получила, ведь о квитанции я напрочь забыла? Сунула в сумку и забыла. Она у меня несколько дней там пролежала, пока я случайно на нее не наткнулась… Как это было? Когда?

Ненадолго, однако, согрел меня чай. Снова вернулись эта неприятная дрожь и озноб. Сейчас разболеться никак нельзя. Раздеться, забраться под одеяло? Вспоминать можно и лежа в постели.

Это не потому я ложусь среди дня, что заболела – я не заболела, мне никак сейчас нельзя болеть, – просто очень замерзла.

Так о чем я думала?

Вспоминала, как и когда бандероль получила. Вот что мне сейчас пришло в голову: не старость и не слабость мешают мне вспомнить, я боюсь вспоминать, боюсь снова вернуться в тот миг, когда…

Ну вот и еще немного повременю. О тех поговорю, посплетничаю сама с собой. Королевы… Впрочем, не все они Королевы, Вероника оставила после развода фамилию мужа, а Артемий никогда Королевым не был. Не важно, для меня они все объединены одним наименованием – Королевы. Так вот, Королевы теперь недоумевают: что могло толкнуть Сонечку на такой шаг? Все ведь было так хорошо, просто замечательно. Не захотела поехать с ними в отпуск, так это в порядке вещей: Сонечка – известная затворница и домоседка. Не было никаких причин для такого ужасного шага. Значит, что-то случилось за двенадцать дней их отсутствия. Вот их логика! Оправдательная логика. Отвратительная логика! Преступная логика! Как могло их не насторожить…

Впрочем, разве меня саму насторожило? Разве меня насторожило, когда Сонечка позвонила и сказала… Разве я предчувствовала беду, когда она отказалась…

О предстоящей поездке я узнала за неделю – от Сони. И все радовалась, думала, что Сонечка непременно будет жить у меня эти двенадцать дней, готовилась и представляла, как здорово мы станем проводить с ней наш отпуск: у них свои забавы, а у нас свои. И как-то недоучла, что внучка моя – почти взрослая девушка, намечая сплошь детские развлечения. Вечером, когда по моим расчетам семейство уже уехало, позвонила Соне (первый раз за много-много лет сама позвонила, не опасаясь натолкнуться на кого-нибудь из родных), пригласила к себе. И была страшно обижена, услышав отказ – вежливый, даже ласковый, но отказ. Сонечка сказала, что давно мечтала пожить в полном одиночестве, что у нее как раз творческий подъем, она хочет написать одну вещь – большую вещь, в прозе: может быть, повесть, а может, роман, как получится, и просила – вежливо, даже ласково – дать ей такую возможность. То есть не надоедать звонками и приглашениями, – это я тогда, обидевшись, уже от себя прибавила.

Обиделась я, снова позволила себе обидеться, и ничего, ну совсем ничего не почувствовала. А она, оказывается, вон что надумала!

Пора распечатывать бандероль. Пальцы деревенеют – как тогда, совсем как тогда. Как страшно быть старой! Какой непосильный груз – потерять любимого ребенка, будучи такой старой!

Я прекрасно помню, как и при каких обстоятельствах получила бандероль – то есть сейчас взяла и вспомнила. Я ведь главным образом почему никак не могла восстановить все в памяти – меня сбивал тот факт, что я совершенно не помнила, как ходила на почту. Так я и не ходила! Бандероль Игорек получил по квитанции и моему паспорту. Меня на нашей почте все хорошо знают, и Игоря знают, вот и выдали.

Мы садились в автобус, чтобы ехать с кладбища на поминки. Меня официально на них пригласили, а Игоря нет. Катя подошла и сказала: «Мама, ты ведь к нам сейчас?» – а на Игорька даже не посмотрела. Он помог мне войти в автобус – он меня все время поддерживал! Я сидела и не знала, как ему объяснить, что дочь моя… что на поминки ему нельзя. Сидела, не знала, открыла от неловкости сумку, принялась в ней копаться – вот тут-то и натолкнулась на извещение. И восприняла свою находку как выход, не зная еще, что за бандероль мне прислали, а главное – кто прислал. Попросила Игоря срочно забрать, отдала ему свой паспорт. Так я вывернулась с поминками – мне казалось, очень удачно.

Поминки были устроены у Королевых дома. Выдвинули большой стол, накрыли белой скатертью, расставили водку, вино и закуски. Как давно я здесь не была! Впрочем, и сейчас меня как будто бы не было. Никто не обращался ко мне, никто не выражал соболезнования, даже Катя ни разу не подошла – смерть Сонечки нас не сблизила. Мне захотелось поскорее уйти, помянуть свою Соню наедине с собою – эти люди мешали, невыносимо мешали. И холодно, холодно, как же мне было холодно среди них!

Разлили по рюмкам спиртное – кому вино, кому водку, – выпили. Поднялся Артемий и опять завел свою речь о непосильном грузе и о том, что душа Софьи не вынесла боли. Во всяком случае, он один из всех хоть отчасти понимал причину ее гибели. Вероника его перебила, стала, в который уж раз, рассказывать о том, что задержался поезд. Катя заплакала, Роман увел ее в другую комнату, нежно и бережно обнял. Я поднялась и ушла – проводить меня никто и не подумал.

Мне очень хотелось поскорее оказаться дома – не понимаю, почему в таком случае не догадалась взять такси? Я долго тряслась в троллейбусе, потом медленно и неуверенно шла по улице – сердце болело все больше и больше. Невыносимо замерзли руки – перчатки я где-то оставила. Невозможно длинная лестница. С сердцем стало так плохо, что я подумала: не дойду – и хорошо. Я ведь еще не знала, что ждет меня дома, не знала, что мне не только умирать сейчас нельзя, но даже заболеть.

Не знала, но дошла, и дверь открыла, и свет включила. Бандероль лежала на тумбочке в прихожей – перевязанная почтовыми бечевками. В изнеможении я опустилась на стул, взяла ее в руки – и увидела обратный адрес. Соня отправила мне эту бандероль, моя мертвая внучка Сонечка!

Нет, повременю вспоминать! Еще минуточку повременю! Сердце зашлось. Я старая, больная женщина, я не могу!

О похоронах и кладбище и то легче, о дочери моей легче! Я… И Игорька рядом нет. Я сама его сегодня услала на весь день, потому что приготовилась вспоминать. Потому что воспоминаниям любой помешает, даже самый близкий человек, таким воспоминаниям – помешает. И потому еще… Да, еще потому, что Игорек… Я не лукавила, когда говорила, что Игорек мне почти родной внук, но он никогда – никогда, никогда! – не сможет заменить Сонечку.

Выдохнула, выговорила… Как же мне плохо! Слезы щекочут лицо, заливаются в нос, мочат подушку. От мокрого знобит невыносимо.